Обсуждение проблем прародины индоевропейцев, распада их исходного языка на ряд основных диалектов, путей расселения отдельных индоевропейских групп, а также их исторических судеб не сходит со страниц разнообразной исторической, археологической и лингвистической литературы. Имеется одно примечательное обстоятельство, как бы объединяющее различные точки зрения: все гипотезы и предположения по поводу индоевропейских проблем касаются культур, локализующихся в районах либо прямо примыкающих к Черному морю, либо находящихся в непосредственной близости от них, или же пути расселений индоевропейских групп исследователи связывают с причерноморским регионом. Области, окружавшие Черное море – Кавказ, Анатолия, Балканы, степи Восточной Европы, – в последние годы все чаще привлекают внимание археологов различных стран1. Здесь в определенные исторические периоды свивались в тугие пучки линии взаимосвязей различных культур. Здесь свершались важнейшие открытия и развивались производства, определявшие характер и пути развития множества культур Евразии; подразумевается, в частности, горно-металлургический промысел и формирование здесь Циркумпонтийской металлургической провинции – основной и центральной системы производящих центров для всего Старого света на протяжении почти двух тысяч лет: со второй половины IV тыс. по начало II тыс. до н.э.
Эпоха раннего металла в причерноморской географической области начинается о V тыс. до н.э. или же, по всей вероятности, со второй половины V тыс., согласно радиоуглеродным калиброванным датам. Конец эпохи раннего металла в целом приходится на первую четверть I тыс. до н.э. вместе с победой металлургии железа и распространением по всей области больших серий железных орудий.
За этот длительный отрезок времени в истории развития причерноморских культур весьма четко различаются четыре периода стабилизации или же стабильного существования культурных объединений и систем. Периоды стабилизации столь же явно отчленяются друг от друга четырьмя периодами культурных трансформаций, сломов и даже катастроф, носивших здесь практически повсеместный и всеохватный характер. Как правило, эти критические периоды характеризовались следующими важнейшими общими чертами: 1) распад всей свиты старых и формирование новых культур, 2) скачкообразное распространение новой технологии – по преимуществу в области металлургии и металлообработки, 3) переоформление прежней системы контактов и взаимосвязей по всей обширной области, 4) активнейшие процессы миграций и переселений значительных этнокультурных групп.
Первый период стабилизации культурных систем в причерноморской области совпадает с эпохой медного века; он датируется V или, точнее, второй половиной V тыс. до н.э. Для всего этого периода в целом является характерным наличие изолированных систем (культур и культурноисторических общностей) в основных географических районах причерноморской области.
Центральное место среди культурных комплексов Закавказья занимали поселения шулавери-шомутепинской культуры, связанные по преимуществу с бассейнами Куры и Аракса2. Занятие земледелием и скотоводством, полное отсутствие следов доместикации лошади, колесных повозок, очень слабое знание меди и медных орудий – вот основные черты, характеризующие материальную культуру и экономику поселков шулавери-шо-мутепинского типа. Весьма важно, что для этой культуры характерна одна черта, присущая всем анатолийским и переднеазиатским общностям V тыс. до н.э. – крайне ограниченное употребление меди и особенно медных орудий. Металл, появившись в памятниках Анатолии и Передней Азии очень рано, по крайней мере в VIII-VI тыс. до н.э., не стал непременной принадлежностью быта этих народов. Металлургия в течение трех-четырех тысячелетий – вплоть до середины IV тыс. до н.э. – развивалась здесь очень вяло.
В общей системе раннеземледельческих общностей своеобразие западных культур, охвативших север Балкан и Карпатский бассейн, было очевидным, прежде всего, за счет блистательного развития горно-металлургического дела. Огромные рудники типа Аи бунара в южной Болгарии, многочисленные коллекции медных литых тяжелых орудий и оружия, тысячи мелких и массивных золотых украшений, ставших известными, главным образом, благодаря уникальному некрополю в Варне3, придают весьма своеобразный облик многим культурам Балкано-Карпатья. Однако кроме металла их роднит множество черт: земледельческо-скотоводческий характер, массивные глинобитные дома и строения на многочисленных поселках, антропоморфная и зооморфная пластика, высочайший уровень керамического производства сосудов, многие из которых были покрыты сложными цветными узорами. Мощные горно-металлургические очаги этого района образовали тогда систему Балкано-Карпатской металлургической провинции – древнейшей в Старом Свете.
Наряду с этим нельзя не подметить сэоеобразный "демократический" характер культуры балкано-карпатского населения: в поселениях отсутствуют крупные постройки "княжеского" ранга или храмового типа, инвентарь погребений также относительно "монотонный" и не обнаруживает существенной дифференциации от могилы к могиле. Это наблюдение не могут поколебать даже немногочисленные "символические" погребения без скелетов в уникальном Варненском некрополе, содержавшие сотни и тысячи золотых украшений. В этих культурах, равно как в анатолийских и закавказских, также не знали лошади, всадничества и колесного транспорта.
В степях и лесостепях Северного Причерноморья находят поселения и могильники весьма контрастные балкано-карпатским, с одной стороны, и закавказским, с другой. Ныне их объединяют в обширную общность скотоводческо-земледельческих культур типа Средний Стог – Хвалынск, раскинувшуюся от Поднепровья вплоть до нижней и средней Волги4. Поселений здесь известно сравнительно с Балкано-Карпатьем или юго-западом СССР немного и сами они отличаются небольшими размерами. С раскопками Хвалынского могильника на нижней Волге стало известно о существовании крупных еще докурганных некрополей, где число захоронений превышает 150. Немногочисленные изделия из меди – в основном украшения – попали сюда из Балкано-Карпатья через посредство очагов металлообработки трипольской культуры, как об этом свидетельствует спектральный анализ меди. Может быть, наиболее характерной чертой этой общности является ее коневодческий характер. Следов колесного транспорта здесь, однако, нет, хотя обнаружены костяные псалии, свидетельствующие о начале использования лошади под верховую езду5.
О существовании связей степного населения с земледельческими культурами Балкано-Карпатья говорит не только металл. Целый ряд погребений со следами типичного для восточного населения инвентаря обнаружен в области Нижнего Подунавья и Карпатском бассейне (Деча Мурешулуй6 и т.п.). Указанные контакты являлись провозвестниками завершения в первой пцловине IV тыс. до н.э. периода относительной изоляции основных культур и общностей причерноморской области.
Распад Балкано-Карпатской провинции около середины IV тыс. ознаменовал конец стабилизации и наступление периода кардинальных этнокультурных переломов для общностей причерноморских пространств. Прекращают свое существование фактически все культуры в основных регионах области7. Нередко в последующее время их культурное наследство утрачивается почти безвозвратно. Это очень хорошо видно на примере культур северо-востока Балканского полуострова типа Караново VI -Гумельница-Варна, на месте которых возникли как бы "варваризированные" общности раннего бронзового века. В ряде случаев основные черты прежних общностей заметно трансформируются, что удается показать на раннекурганных степных культурах Восточной Европы или же на памятниках куро-арак-синского типа в Закавказье. С этим периодом чаще всего связывают археологи фазу активных миграций, охвативших по преимуществу степные и балкано-карпатские пространства вплоть до Эгеи8. В меньшей степени эти процессы исследованы для центрально- и восточноанатолийских культур, но и там они, бесспорно, имели место. Этот первый "критический" период длился несколько столетий, и его апогей приходился на третью четверть IV тыс. По его завершении наступил следующий период стабилизации культур причерноморских областей.
Данная "критическая" фаза отделяла не только один период стабильного существований культур от другого; она обозначала конец медного века и начало эпохи ранней бронзы как для указанной области, так и для гораздо более южных культур Передней Азии и Восточного Средиземноморья9. В тех регионах с конца IV тыс. начинается совершенно новый этап развития, связанный с появлением протописьменных и – несколько позднее – письменных объединений государственного типа.
В эпоху ранней бронзы формируется Циркумпонтийская металлургическая провинция, включавшая в себя целую серию родственных металлургических и металлообрабатывающих очагов от Балкано-Карпатья до Поволжья и Южного Урала, до Кавказа10. Родственность металлургического производства определялась морфологическим сходством основной металлической продукции: втульчатых топоров, тесел, ножей-кинжалов, долот и шильев. По большинству очагов провинции распространилась новая технология изготовления искусственных сплавов меди с мышьяком – мышьяковых бронз.
Можно придавать этой провинции более широкий смысл и именовать ее не только металлургической, но и культурно-исторической. Основанием для этого служит формирование в ее границах двух крупных блоков родственных культур. Первый из них – южный – включал общности земледельческо-скотоводческого характера в Закавказье, Анатолии, Балкано-Карпатье. К ним относились культуры куро-араксинская и ее прямые южные аналоги в Восточной Анатолии. Имеется много сходных черт в общем облике культур от Закавказья вплоть до Западной Анатолии (в ареале памятников времени и круга Трои I). На Балканах – это памятники типа Ситагри в Северной Греции, Караново VII-Эзеро11 в Болгарии, крупная баденская общность, охватывавшая территории нижнего и среднего Подунавья и другие.
Всех их объединял оседло-земледельческий характер поселений. Во многом был сходен керамический комплекс. Аналогичным, как уже говорилось, был и набор основных металлических орудий и оружия. На одно обстоятельство при этом следует обратить внимание особо: анатолийские памятники почти не содержат находок втульчатых топоров, хотя весь прочий комплекс орудий Циркумпонтийской провинции был здесь налицо. Северный блок культур объединял так называемые курганные культуры от Северного Кавказа на востоке вплоть до Добруджи на западе. Сюда входили майкопская культура на Северном Кавказе12; обширная общность культур так называемого ямного круга от Южного Урала вплоть до западных границ зоны13; кеми-обинская – в Крыму и Южной Украине14; усатовская – в северо-западном Причерноморье15. На востоке граница между обоими блоками культур проходила достаточно четко – в основном по Главному Кавказскому хребту. Гораздо менее явно эта граница обозначалась на западе. Здесь культуры обоих блоков глубоко вклинивались друг в друга: памятники курганных культур, которые балкано-карпатские археологи традиционно относят к ямной общности, проникают вплоть до Югославии и Паннонской низменности в Среднем Подунавье16.
По традиции северный блок культур связывают с доминированием в них скотоводческой экономики. Подкурганные погребальные памятники резко преобладают по всей территории. Курганы свидетельствуют о явной и четко выраженной социальной и имущественной дифференциации общества. Особенно выразительны в этом отношении знаменитые майкопские курганы, целый ряд которых по объему насыпи и богатству металлическим инвентарем хочется отнести к разряду "княжеских" или даже "царских". Коневодство у населения северного блока культур продолжало развиваться; лошадь использовалась под верх и в качестве упряжного животного для транспортировки колесных повозок. Кроме обряда сооружения курганных насыпей и появления повозок, наибольшие изменения в местной культуре по сравнению с предшествующим периодом претерпели горно-металлургическое и металлообрабатывающее производства. Насыщенность металлом погребальных памятников возросла чрезвычайно. Именно на территории северного блока культур находят подавляющее число тяжелого рубящего оружия – боевых втульчатых топоров.
С металлургией раннего бронзового века связаны еще два парадоксальных явления. Во-первых, с разрушением энеолитической Балкано-Карпат-ской металлургической провинции в этом районе некогда мощнейшей в Старом Свете системы производящих центров происходит резкий упадок горно-металлургического дела17. Во-вторых, оба блока культур – южный и северный – не вполне ясно соотносятся между собой по распределению основного вида оружия провинции. Несравненно чаще отливают втульчатые топоры в северном блоке культур, однако при этом основные металлургические центры располагались на юге – в горно-металлургических, богатых медными источниками очагах провинции – на Кавказе, в Анатолии и на Балканах. Создается впечатление, что этот важнейший тип оружия или же был выработан в среде литейщиков северных культур, либо, по крайней мере, он был там воспринят с Кавказа или Балкан, но получил здесь гораздо большую популярность. Позднее, в следующий период этот тип орудий скачкообразно и в большом количестве "распространится" к югу, охватывая громадные пространства не только Анатолии, но и Передней Азии.
Стабильное существование культур раннебронзового времени продолжалось вплоть до средних столетий III тыс. до н.э., когда наступил новый деструктивный период для всей Циркумпонтийской провинции. Вновь археологи отмечают следы резкой активизации миграционных процессов по всем причерноморским территориям от Балкано-Карпатья и Эгеи18 до Закавказья. Раннебронзовый век сменяется эпохой средней бронзы.
Чрезвычайно существенные передислокации происходят в пределах обоих блоков культур. В степной и лесостепной полосе обширная ямная общность заменяется в Поднепровье и на Дону совокупностью культур так называемого катакомбного типа, а в Поволжье ямная культура перерастает – в полтавкинскую. Впрочем, справедливости ради следует признать, что в этой зоне скорее следует говорить о заметной трансформации культур, но не о резком сломе, который коснулся в большей мере кавказских культур, располагавшихся как к северу от Главного хребта, так и особенно к югу.
Северокавказская культура, сменившая в Прикубанье и в бассейне верхнего течения Кумы и Терека памятники богатых курганов майкопского облика, во многом непохожа на предшествующую. Во-первых, отсутствуют "царские" курганы с богатейшим инвентарем (некрополи на Северном Кавказе становятся как бы "демократичнее", менее дифференцированными по погребальному инвентарю и характеру могильных сооружений); во-вторых, совершенно исчезают поселения.
Несравненно большие изменения, однако, охватили культуру Закавказья. Здесь фактически полностью распалась богатая и оседлая земледельческая общность куроараксинского типа, а на смену ей пришли курганные культуры. В центральных и восточных областях исследованы огромные курганы – типа ранних и воистину гигантских Марткопи, Цнори и Бедени, а также более поздних – знаменитых Триалетских гробниц; на западе, в бассейнах рек, впадающих в Черное море – курганные могильники типа Сачхере или же известные причерноморские дольмены. Поселений в Закавказье в то время почти не известно. Следовательно, северный блок курганных культур как будто резко расширил свою территорию на восточном фланге Циркумпонтийской провинции, охватив Закавказье. Полагают, что в эпоху средней бронзы к югу от Кавказского хребта также возобладал скотоводческий, подвижный уклад хозяйства.
Циркумпонтийская металлургическая провинция в принципе сохранила характер своего производства. Однако ее продукция стала отличаться новыми, примечательными, но внешне как бы противоречивыми чертами. С одной стороны, втульчатые топоры становятся основным видом оружия не только на севере, но и на юге, охватывая теперь и Анатолию и передне-азиатские центры (начиная со времени царского некрополя Ура). С другой стороны, наблюдаются явные черты своеобразия и усиливавшейся локализации производства в основных зонах Циркумпонтийской провинции. На Кавказе, в Северном Причерноморье, в Балкано-Карпатье и Анатолии специфика металлургического производства проявляется в среднебронзовом веке намного более ярко, нежели в эпоху ранней бронзы. В целом же на среднебронзовом этапе по всей провинции отмечается отчетливый скачкообразный подъем горно-металлургического дела, заметный, прежде всего, по чрезвычайно резкому увеличению бронзовых орудий.
Эпоха средней бронзы – это период начавшегося распада не только металлургической провинции, но и Циркумпонтийской культурно-исторической провинции. Наиболее выпукло эти процессы проявляются в первых столетиях II тыс. вместе с формированием Хеттского царства. Активнейшим образом раскол провинции протекает и завершается в 18-17 вв. до н.э., когда все зоны этой области охватывают массовые миграции и передвижения, распадаются старые этно-культурные системы. Аналогичные события хорошо известны и по всему Восточному Средиземноморью, включая Египет времени гиксосского завоевания. К 16-15 вв. эти процессы в основном завершаются, начинается новая фаза в развитии общностей Старого Света, а по системе общей периодизации эпохи раннего металла наступает поздний бронзовый век.
С этой эпохой связан четвертый этап стабилизации культурных систем не только в причерноморских областях, но также всей чрезвычайно расширившейся в это время зоне металлоносных культур, Циркумпонтийская провинция окончательно уходит в прошлое. Картина взаимодействий в эпоху поздней бронзы внешне напоминает ту, что отмечалась на первом энеолитическом этапе: резко нарастает изоляция основных блоков культур. Обособляются от прочих кавказские культуры; между ними и степными общностями в этот период довольно легко провести границу. Несколько теснее связаны степные культурно-исторические общности с карпатскими и северобалканскими культурами в области Поднепровья. Достаточно хорошо видна грань между зонами северобалканских и эгейских культур.
Эпоха великого переселения народов, первые симптомы которой проявились в 13 в. до н.э., в сильной мере затронула все культуры этой географической области. С ней связывается четвертый деструктивный период, его апогей приходился, по всей вероятности, на 11-10 вв. до н.э. С 8 в. до н.э. вновь наблюдаются отчетливые признаки этно-культурной стабилизации обществ, формирование которых открывало уже ранний железный век.
Обратимся теперь к привязке лингвистических систем и, в частности, понятий индоевропейского "праязыка" к археологическим схемам, положенным в основу картины исторического развития народов этого обширного региона.
В своей недавно опубликованной и весьма важной для историков и археологов статье И.М. Дьяконов20 напомнил и сформулировал некоторые существенные принципы сопоставления палеолингвистического и археологического материалов. Термин "праязык" – это лишь условность; его следует понимать лишь как более или менее очерченный континуум близких диалектов и говоров, а не язык в собственном смысле этого слова. "Праязык" важен для нас лишь как система понятий, выражаемая реконструируемыми лексемами. Привязка лингвистических материалов к археологическим допустима и эффективна лишь при сопоставлении системы с системой, структуры со структурой. Особенно существенна, по мнению И.М. Дьяконова, такая привязка в эпохи крупных общественных и культурных сдвигов, когда появляется возможность синхронизировать появление многих новых реалий и терминов для них. Видимо, в этот момент мы и фиксируем скачкообразные изменения в языке; последние, по всей вероятности, сопрягаются с процессами активной миграции, когда "праязык" раскалывается на дискретные диалекты, а носители их рассеиваются по различным регионам. Признавая исключительную справедливость этих условий, мы перейдем к сравнению системы понятий индоевропейского "праязыка" и картины развития культур причерноморских областей в динамике критических периодов, с одной стороны, и периодов стабилизации, – с другой. Мы также будем считать, что в периоды стабилизации культур относительной устойчивостью характеризовались и языковые системы; периоды же этнокультурной деструкции, обязательно сопрягавшиеся с массовыми миграциями, влекли за собой распад языковых групп и быстрое расселение носителей новых диалектов в иные, порой достаточно удаленные от "прародины" области.
Понятие индоевропейского "праязыка" наиболее четко сформулировано в новой теории Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванова21. С моей точки зрения, именно в выявлении "праязыка" проявляется наиболее ценное ядро данной теории, позволившее авторам вступить в спор с устоявшимся, особенно в археологической литературе, мнением о восточноевропейской, степной прародине индоевропейцев. Напомню, что археологи при этом чаще всего видели в ней древнейшие курганные культуры раннего бронзового века. С активизацией этих народов и продвижением их скотоводческих групп на запад и юго-запад связывают обычно процессы индоевропеизации юго-восточной Европы, а также разрушение всей свиты блестящих энеолитических культур Балкано-Карпатья, стоявших, как иногда полагают, на пороге письменных цивилизаций. Открытие и широкое исследование памятников докурганной общности медного века типа Хвалынск – Средний Стог, ее отчетливая связь с хронологически последующими курганными культурами ямного круга в Восточной Европе позволили в последнее время говорить о более древних корнях индоевропейских народов и датировать их V – началом IV тыс. до н.э.
Напомню, что "праязык" индоевропейцев воссоздается авторами на основе некоторых данных письменных переднеазиатских и малоазийских памятников, датированных самым концом III и началом II тыс. до н.э. Реконструируемый "праязык" авторы склонны датировать V тыс. до н.э., хотя обоснование такой даты кажется не вполне убедительным.
Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов, базируясь на анализе лексики индоевропейского "праязыка", утверждают, что его носители занимались скотоводством и земледелием, знали развитую металлургию бронзы, в их быту употреблялся колесный транспорт; особое внимание обращают авторы также и на коневодство. Весьма распространены понятия, связанные с военным делом и оружием, в частности, с бронзовым (топор-секира, меч-кинжал) . Многие термины приподнимают завесу над культовой, сакральной жизнью этих народов; предполагается наличие жрецов. В целом общественная структура этих народов на базе реконструируемой лексики представляется достаточно сложной, с явными признаками развитой социальной иерархии, вплоть до понятия "царь".
В основу пространственной локализации носителей праиндоевропей-ского языка положены данные, относящиеся к географическим и климатическим представлениям, а также к флоре и фауне. Последние, правда, указывают на весьма широкий ареал, но наличие в лексике названий таких животных как обезьяна и слон позволяет авторам локализовать эти народы в субтропических областях с горным ландшафтом (о последнем говорят термины, обозначающие горные вершины и хребты). Уточнению пространственной локализации способствует и то, что в "праязыке" присутствуют явные следы контактов с носителями семитской и картвельской лексики. Отсюда вытекает гипотеза о помещении их в область Северной Месопотамии, Восточной Анатолии и Закавказья. Культурно-археологическая верификация менее определенна, но авторы указывают на культуры медного века типа Халаф, Шулавери-Шомутепе и даже куро-араксинскую, хотя последняя ими же относится к более позднему времени, когда уже, по их мнению, проявляются явные признаки распада индоевропейского языкового единства.
Ошибочность такой привязки, к сожалению, очевидна; налицо явное противоречие авторов с собственной реконструкцией. Люди халафской и шулавери-шомутепинской культур практически не знали металлургии и представления о металле были у них самыми зачаточными; там нет и малейших признаков металлического оружия, равно как отсутствуют следы доместицированной лошади и колесного транспорта; археологически невозможно доказать и наличия глубоко выраженной социальной стратификации общества. По тем же причинам маловероятной выглядит привязка древнейших индоевропейцев к памятникам Анатолии VII- VI тыс. типа Чатал-хюйюка, хотя там найдены кусочки меди и раскопан предполагаемый "квартал жрецов". Никак нельзя подтвердить теперь уже многочисленными археологическими материалами и те пути переселений древнейших индоевропейцев, которые рисуют нам авторы: от первичной "халафской прародины" на севере Месопотамии через Иран, закаспийские среднеазиатские пустыни и полупустыни на их "вторичную прародину" в Восточную Европу, в область курганных культур раннебронзового века.
Еще ранее эта теория подверглась обстоятельной критике со стороны И.М. Дьяконова22. На основе критического анализа реконструируемого авторами "праязыка" И.М. Дьяконов помещает район носителей праиндоевропейского языка на Балканы. Правда, необходимой системы развернутых доказательств в пользу высказанной гипотезы им не приведено. Действительно, лексика индоевропейского "праязыка" несколько ближе к археологическим реалиям балкано-карпатских культур медного века типа Гумельницы и других за счет блистательного развития горно-металлургического дела и большого числа золотых предметов в ряде погребальных памятников. Однако и здесь не знали лошади и колесного транспорта; затруднительно доказать и наличие развитой социальной стратификации общества, невзирая на уникальный Варненский некрополь с его знаменитыми "символическими" погребениями.
Для обсуждения вероятной привязки "праязыка" индоевропейцев остается по существу лишь регион Северного Причерноморья с его докурганными культурами скотоводов-коневодов медного века. Однако и в этих материалах мы не можем назвать ни одного свидетельства употребления колесного транспорта; не найти нам и аргументов в пользу далеко зашедшего социального расслоения общества. Кроме того, такой привязке противоречит экологический раздел праязыка с его представлениями о горных районах. Сомнительно также, чтобы в лексике восточноевропейских народов V – начала IV тыс. отразились контакты с семитскими и картвельскими народами: археологические памятники таких следов не содержат.
Система понятий индоевропейского праязыка, как ее реконструируют Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов, конечно же, весьма отчетливо сопоставляется с системой археологических реалий культур эпохи ранней бронзы в рамках Циркумпонтийской историко-культурной провинции во второй половине IV тыс. до н.э. Именно тогда наиболее выпукло проявляется общность в обоих блоках культур провинции и взаимосвязь последних. Об этом явно говорит и весь комплекс археологических материалов: 1) распространение по всему региону развитых земледельческо-скотоводческих и скотоводческо-земледельческих культур, 2) начало истинного века металла с развитым горно-металлургическим делом практически по всем регионам провинции (об особой роли более ранней балкано-карпатской металлургии и ее судьбе мы уже говорили), 3) широкое распространение коневодства, лошади в качестве упряжного и верхового животного, 4) практически повсеместное распространение колесного транспорта, 5) наличие явно выраженной социальной стратификации общества, о чем недвусмысленно свидетельствуют материалы богатейших курганов в северном блоке культур, 6) широчайшее изготовление массивного бронзового оружия – топоров, кинжалов и т.п.
Если хронологическая привязка индоевропейского "праязыка" к культурам раннего бронзового века второй половины IV и первой половины III тыс. кажется мне достаточно очевидной, то гораздо сложнее обстоит дело с культурно-географической локализацией его носителей. Это затруднительно сделать даже на уровне двух основных блоков культур, составлявших систему Циркумпонтийской провинции. И экологические, и технологические, и социальные понятия, отраженные в лексике "праязыка", представлены теми или иными сочетаниями в археологических материалах едва ли не всех основных культур и общностей провинции. Наряду с этим мы сталкиваемся и с очевидными лакунами: к примеру, коневодство сравнительно слабо, а иногда и вовсе не представлено в культурах южного – земледельческо-скотоводческого блока культур, раскинувшихся в горах и нагорьях от Закавказья и Восточной Анатолии вплоть до Балкано-Карпатья. Наоборот, с экологическими противоречиями столкнемся мы, если попытаемся связать "горную" лексику со скотоводческо-земледельческими культурами северного блока провинции.
Складывается впечатление, что индоевропейские группы в период стабилизации культур раннего бронзового века были уже достаточно широко рассеяны по многим областям провинции, а в ряде случаев на юге территории они могли быть инкорпорированы в структуры тех или иных общностей. Однако сами индоевропейские популяции вряд ли были достаточно многочисленными в районах Северной Месопотамии или Восточной Анатолии. Иначе трудно объяснить, что даже в последующую эпоху средней бронзы они оставили там довольно скупые, скорее косвенные лингвистические следы в материалах малоазийских и переднеазиатских письменных памятников.
Если наши соображения о широком "дисперсном" рассеивании индоевропейских групп по южным пространствам во второй половине IV и первой половине III тыс. до н.э. справедливы, то из них могут последовать немаловажные для обсуждаемой проблемы сомнения: действительно ли предлагаемая реконструкция индоевропейских лексем является истинным праязыком? Или же перед нами лишь некая промежуточная лингвистическая система, которой уже коснулись процессы распада, но заметить их мы не в состоянии в связи с крайне ограниченным числом и скупым характером основных источников?* Ведь проведенная реконструкция – и это представляется мне крайне важным – коснулась языка прежде всего тех индоевропейских групп, которые оказались в областях Восточной Анатолии и Северной Месопотамии. Другие, возможно, гораздо более многочисленные индоевропейские популяции, обитавшие тогда же в иных районах, могли остаться как бы в тени. Однако не представляя себе истинного "праязыка" индоевропейцев, скорее всего восходящего к энеолитическому периоду, мы в большой мере теряем почву под ногами при определении индоевропейской прародины.
* Замечу, что именно поэтому я предпочитаю ставить в настоящей статье понятие реконструируемого праязыка в кавычки.
Замечу лишь, что новая теория о "праязыке" и прародине не смогла убедительно опровергнуть мнение о восточноевропейской родине праиндоевропейцев. Правда, и доказать достаточно весомо эту гипотезу на базе сопоставлений археологических материалов с добротными лингвистическими схемами не менее сложно. Не исключено, что обширная область степных восточноевропейских культур скотоводов и коневодов, видимо, занимавшихся также металлообработкой и земледелием, могла быть заселена весьма многочисленными группами протоиндоевропейцев (могла быть, но не более того!). Однако, обсуждать это предположение возможно лишь на базе косвенных наблюдений. Первое из них вытекает из явной преемственности культур докурганных, относимых еще к медному веку, и курганных, оставленных нам на юге Восточной Европы населением бронзового века. Преемственность культурного развития на юге Восточной Европы выражена, пожалуй, наиболее выпукло в сравнении с иными причерноморскими областями. В прочих регионах культурные сломы на грани медного и раннебронзового веков проявились более или менее контрастно, но особенно выразительно эти процессы протекали в Балкано-Карпатье. На лингвистическом материале, как мы уже писали, присутствие индоевропейцев в Анатолии и Передней Азии даже в период средней бронзы, не говоря уже о раннебронзовом веке, выглядит мало заметным. И это, видимо, также может служить косвенным аргументом в пользу локализации основных, наиболее многочисленных индоевропейских групп в северных причерноморских областях. Повторю, однако, что это лишь косвенные и не вполне весомые соображения.
Определенно увязывая реконструируемый Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Ивановым индоевропейский "праязык" с культурами Циркумпонтийской провинции раннего бронзового века, в завершение статьи нельзя, хотя бы кратко, не коснуться более поздних периодов для большей ясности вопроса о судьбах носителей этого языка. Каппадокийские таблички, анализ которых во многом положен в основу суждений о характере "праязыка", относятся к веку средней бронзы (предпочтительно ко второй его половине) . В эту эпоху как будто определенно фиксируется выделение анатолийских или ранних хетто-лувийских диалектов. Возможно предполагать, что это произошло около середины или же в третьей четверти III тыс. до н.э. в результате переломного периода культурной дестабилизации, отделявшего ранний бронзовый век от среднего. Следующий мощный период деструктивных сдвигов, датируемый второй четвертью II тыс. до н.э. и отделявший среднебронзовый век от позднего, привел к распаду Циркумпонтийской провинции и формированию ряда относительно изолированных блоков культур в областях Причерноморья. В полном согласии с этой картиной в эпоху поздней бронзы выделяются и окончательно оформляются поздние хетто-лувийские языки, греческий или крито-микенский язык, представленный линейным письмом В, протофракийский язык на севере Балканского полуострова23, а также группа индо-иранских языков, связанных с носителями культур Северного Причерноморья и более восточных евразийских степей и лесостепей24.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Например, Международный симпозиум "Кавказ и Циркумпонтийская провинция
в эпоху раннего металла", прошедший в Телави (Грузия) в ноябре 1983 г.
2 Энеолит СССР. Археология СССР. М., 1982. С. 104-122.
3 Черных Е.Н. Горное дело и металлургия в древнейшей Болгарии. София, 1978.
С. 273-276; Иванов И. Съкровищата на Варненския халколитен некропол. С. 1978.
4 Энеолит СССР. С. 324-327; Васильев И.Б. Энеолит Поволжья. Степень и лесостепь:
Учебное пособие к спецкурсу. Куйбышев, 1981. С. 22-34.
5 Телегин Д.Я. Середньостогiвська культура епохи мiдi. Киiв, 1973, С. 131-139.
Мерперт Н.Я. О связях Северного Причерноморья и Балкан в раннем бронзовом веке//КСИА,
1965. Вып. 105. С. 13.
7 Черных Е. Н. На пороге несостоявшейся цивилизации//Природа, 1976, №2.С. 65-69;
Он же. Об европейской зоне Циркумпонтийской металлургической провинции// Acta
Archaeologica Carpathica. 1977. XVII. S. 29-53.
8 Girnbutas M. The Beginning of the Bronze Age in Europe and the Indo-Europeans:
3500-2500 B.C.//The Journal of Indo-European Studies, 1973,1, N 2. P. 174-208.
9 Cernich E.N. Periodisiemng der Friihmetallzeit: allgemein oder regional?//Atti
del X Simposio Internationale sulla fine del Neolitico e gli inizi delTEta del
Bronzo in Europa. Verona, 1982. S. 31, 32, 35.
10 Черных Е.Н. Металлургические провинции и периодизация эпохи раннего металла
на территории СССР//СА, 1978, № 4. С. 5 3-82.
11 Езеро. Раннобронзовото селище. С., 1979.
12 Мунчаев P.M. Кавказ на заре бронзового века. М.. 1975. С. 197-335.
13 Мерперт Н.Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Урапьского междуречья. М., 1974.
С. 153, рис. 1; Энеолит СССР. . . С. 326.
14 Археолопя УРСР. Кшв, 1971. Т. 1. С. 258-263.
15 Збенович В.Г. Позднетрипольские племена Северного Причерноморья. Киев, 1974.
16 Praistorija Jugoslavenskih zemalja, Sarajevo, 1981. Т. 3. S. 381-397; Ecsedy
I. The People of the Pit-Grave Culture in Eastern Hungary. Bp., 1979. P. 57-58
и многие другие работы.
17 Черных Е.Н. Горное дело ... С. 274, рис. 118.
18 Mellaart J. Prehistory of Anatolia and its relation with the Balkan//Studia
Balkanica. 1971. V: Girnbutas M. The destruction of Aegean and East Mediterranean
urban civilization around 2300 B.C.//Bronze Age Migrations in Aegean. New Jersey.
1974.
19 Дедабришвили Ш.Ш. Курганы Алазанской долины. Тбилиси, 1979.
20 Дьяконов ИМ. Сравнительное языкознание, история и другие смежные науки //
Лингвистическая реконструкции и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады
конференции. М., 1984. ч. 2. С. 3-20.
21 Гамкрелидзе Т.В,, Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси,
1984. I-II.
22 Дьяконов ИМ. О прародине носителей индоевропейских диалектов. I, II//ВДИ,
1982, №3. С. 3-30; 1982, №4. С. 11-25.
23 Гиндин Л.А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан. София, 1981. С. 14-16,
188.
24 Членова Н.Л. О времени появления ираноязычного населения в Северном Причерноморье//Этногенез
народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984. С.259-268.