Глава первая. ВЕХИ
"Но нам дороже золотой колчан
Певучих стрел, завещанных в страницах,
Оружие для всех времен и стран,
На всех путях, на всех земных границах."В. Брюсов
ВЕХА ПЕРВАЯ. ЧТО ТАКОЕ ПРАЯЗЫК, И ПОЧЕМУ ЕГО ВСЕ ИЩУТ
ВЕХА ВТОРАЯ. РУССКИЙ ЯЗЫК В ЗЕРКАЛЕ ИНДОЕВРОПЕИСТИКИ
ВЕХА ТРЕТЬЯ. АЛФАВИТЫ, СЛОГИ И СИЛЛАБАРИИ
Основная причина, по которой в языкознании трудно отвечать на вопросы истории наций, заключается в очень сложном переплетении противоречивых школ и идей, которые определяют развитие отдельного языка, взаимоотношения выделенных языковых групп, их возможное взаимовлияние или вопросы происхождения, эволюции и деградации языка в целом.
Например, сторонники «трудовой теории», так же как и «марристы» — сторонники Марра — никак не приемлют идеи праязыка, в то время как индоевропеистика мало привлекает историко-археологические исследования материальной культуры (за исключением «истинно-арийских вех»), а материальной археологией в большей степени увлечены «трудовики», подлинные же «логосисты», т. е. сторонники божественного происхождения языка, вообще игнорируют историю и связи материальной культуры, ориентируясь на письменные памятники древних «божественных откровений», надеясь в них найти ответы на все вопросы языкознания.
Бесполезно в трудах «трудовика» или сторонника Гумбольдта искать разгадки праязыка. Для сторонника «трудовой теории» [О-1] праязык — это вопли наших предков-полуживотных об опасности и других чувствах, из которых потом оформляются практически одновременно все языковые группы в зависимости от рода деятельности (земледелие, скотоводство и т.д.). Ясно, что при столь разных общих концепциях трудно ожидать прогресса во взглядах на праязык.
О положении в языкознании в целом дает представление книга академика В. Степанова [Т-2], содержащая важные для дальнейшего развития лингвистики системные положения об «образе языка» и его срезах, а также о «предельных единицах» языка, чем определена возможность стыковки и сортировки различных языковедческих структур при всем их многообразии. Однако, в практическом срезе еще не найдены подходы, позволяющие разобраться в разноречивом многоголосии, что определило бы направление общего развития этой науки, поэтому, как и в религии Египта, все старые боги соседствуют с новыми при всех сменах пантеонов:
«В работах историографического плана оценка современного состояния лингвистики выступает в достаточно противоречивом виде. Признавая существование разных теорий языка и различных направлений, развивающих эти теории, историографы делает из этого противоположные выводы. В то время как одни ученые пессимистически оценивают сложившееся состояние дел, подчеркивая раздробленность современной лингвистики, полагают, что она вступила в фазу стагнации, другие ученые расценивают наличие альтернативных взглядов на язык как явление положительное, а постоянную смену мнений — как ее постоянный признак.
Исходя из того факта, что сегодня "мы имеем не монолитную лингвистику, а разнообразие теорий более частного порядка, основанных на различных сферах данных, на различных философских позициях и обладающих разными конечными целями", а также утверждая что лингвистику отличает "обреченность на плюрализм мнений" ученые приходят вместе с тем к выводу о том, что подобное положение дел не таит в себе особой опасности: разные концепции могут и должны поддерживать каркас общего языкознания. Естественно, что если бы речь шла исключительно о разногласиях в оценочном плане, т. е. о том, хорошо или плохо существование различных подходов к описанию языка, можно было бы просто присоединиться к той или иной точке зрения и привести дополнительные аргументы в защиту одной из них. Но ведь главное заключается, по всей видимости, отнюдь не в этом. Гораздо важнее определить адекватность, эффективность и полезность самих представленных теорий, факт их, конгруэнтности друг другу, взаимодополнительности или же, напротив, несовместимости, взаимоисключительности. Но для того, чтобы совершить это, надо обратиться к теоретическим основаниям выдвигаемых концепций, понять те принципы, которым они следуют.» [Т-2, Е. С. Кубрякова].
Вместе с тем, богатство накопленного научного материала, многообразие специализаций языкознания (зачастую очень дробных), требующее кропотливого и многофакторного привлечения огромного профессионального материала, как никогда ранее диктует необходимость целостного взгляда, может быть, даже со стороны, для определения исторических концепций взаимоотношения культур и надежных дорог в прошлое и будущее наций и языков. Приведем пример.
Замечательный в своем единении археологического, исторического и языкового исследований труд В. А. Сафронова «Индоевропейские прародины» приводит такой взгляд на соотношение языковых групп, опирающийся на авторитет Н. Трубецкого, который к индоевропейской группе относил языки по 6 структурным признакам: «...затем, обратив внимание на "склонность к цепному географическому расположению языковых семейств", (он) сделал вывод о том, что индоевропейские языки находятся «между строем средиземноморским (северно-кавказский, картвельский, семитские языки) и урало-алтайским языковым строем (финно-угорские, самодийские, тюркские, монгольские, тунгусо-манчжурские языки)»; или в окончательной форме:
«...что в своем развитии индоевропейские языки всё более отдаляются от языкового типа, представленного современными восточно-кавказскими языками и приближаются к типу, представленному языками угрофинскими и алтайскими».
С точки зрения индоевропеистики, эта фраза — полная ерунда, т. к. по взглядам этой школы языки можно сопоставлять только в рамках одной языковой группы. Кроме того, крамолой для индоевропеистики является объединение тюркских, монгольских и финно-угорских языков, а также объединение кавказских и семитских в единый «средиземноморский строй». Этой фразе порадовался бы Марр, для которого эволюция от группы к группе и составляла развитие языков. Для «трудовика» эта фраза означала бы, что «земледельческие» языки развиваются от «Присвоителей-собирателей» к «скотоводам».
Вместе с тем, в приведенной сентенции действительно есть рациональные зерна.
Русский язык, например, по взглядам замечательного лингвиста В. П. Мельникова, действительно деградирует сейчас в сторону более простого английского, и не только потому, что мы усвоили через печать в массовом порядке жаргон «одесских джентельменов», в просторечии именуемых «урками» (который является упростительной калькой со слэнгов лондонских и берлинских трущоб), но и потому, что русский язык снижает в настоящее время степень своей высокоорганизованности в силу понижения общего культурного уровня интеллигенции и ее языковой организующей роли. Кроме того, в стране по ряду причин уменьшается и этнический процент великорусской нации, что по данным всех школ не может не сказываться на общем уровне языка.
И на наш взгляд, правильным является проведенное здесь Н. Трубецким объединение тюркских, монгольских и угро-финских языков, хотя и не по причине общей «континентально-скотоводческой» деятельности (и «творчества») их носителей, а по причине общего способа происхождения.
Учитывая отмеченные сложности формирования единой точки зрения, дальнейшее изложение мы построим по форме «опорных вех», не вызывающих сомнения, обозначив те отклонения и новые факты, на которых можно строить дальнейшее развитие взглядов на славянские языки. Кроме того, по мере возможности, будут даваться необходимые для читателей определения и пояснения, чтобы книгу можно было читать, не обкладываясь учебниками и первоисточниками, а это крайне сложно, поскольку в языкознании, чтобы объяснить разницу между, скажем, старославянским, общевосточнославянским и церковнославянским языками и их отличиями от древнерусского нужны десятки страниц [О-5, УП-2].
ВЕХА ПЕРВАЯ. ЧТО ТАКОЕ ПРАЯЗЫК, И ПОЧЕМУ ЕГО ВСЕ ИЩУТ
"А Змей, на каком он таком языке беседовал с Евой?
Неужели на человеческом??"Клавдий Юлиан
История вопроса о появлении термина праязык такова:
В XVIII веке европейские ученые познакомились с памятниками древнеиндийской письменности (Веды), самые давние из которых создавались почти 3—4 тысячи лет .тому назад. Возраст, даже спорный (см. Приложение №3), этих памятников явился причиной того, что родоначальником всех европейских языков стали считать не древнегреческий, латинский или древнееврейский (как до этого принимали некоторые ученые и как продолжают до сих пор излагать многие популисты), а древнеиндийский язык Вед (санскрит). Действительно, в нем находили много общего с древнейшими языками Европы (древняя латынь, древнегреческий), и именно обращение к этим общим чертам прежних и новых европейских языков привело позднее к созданию научного языкознания, научной этимологии, палеолингвистики [0-2].
«Однако объявление санскрита праязыком было заблуждением» [0-2], — что было установлено в конце XIX века (вспомним наше предисловие: на этом старом заблуждении построена литовская пропаганда национальной исключительности), однако это не поколебало решимости языкознания искать язык-родоночальник, праязык среди живых и мертвых арийских (индоевропейских) языков.
Сама же идея праязыка появилась задолго до возникновения индоевропеистики и восходит к божественным, — логосическим (библейской, ведической, конфуцианской) [О-1] концепциям возникновения языка из единого источника, т. е. к поиску «языка богов», данного людям свыше. Еще можно встретить труды, в которых этот тезис так и напечатан: праязык — это язык богов.
«В основе зарождения мира лежит духовное начало. Дух воздействует на материю, находящуюся в хаотическом состоянии, и творит, упорядочивает ее формы (геологические, биологические и социальные). Конечным актом творения духа, воздействующего на инертную материю, является человек» [О-1].
Божественный праязык, исходно данный людям Божественным Духом, служил основой для построения многочисленных языковых «деревьев», где он играл роль начальной части ствола. Языковое многообразие объяснялось расщеплением праязыка на группы (семиты, хамиты, яфетиды) по расовой классификации народов в библии. Европейские языки относились к яфетическим, но производились от еврейского, особенно письменности, несмотря на то, что еврейский принадлежит к семито-хамитской группе. Это противоречие между идеей и данными науки привело к постепенному увяданию этого вида концепции, но многие ее термины (включая: «дерево языков», «яфетология», «исходная финикийская азбука») до сих пор используются в языкознании, особенно после Н. Марра [О-10, Т-11], искавшего всюду яфетические корни, но утверждавшего, что все языки рано или поздно станут яфетическими и тем самым приблизятся к грузинскому, самому яфетическому образцу, представителю самой «древней» кавказской группы языков.
В противовес логосическим (божественным) теориям языка возникли теории самопроизвольного и самодвижущегося зарождения, — трудовая (Энгельс) и творческая (Гумбольдт, Потебня), опиравшиеся на другие группы языковых фактов, — зависимость национального языка от рода занятий нации (земледелие, скотоводство, охота, присвоение, собирательство) и от развития форм мышления [О-З, О-4].
С другой стороны, сходство санскрита со многими европейскими языками оказалось просто разительным. Удивительные совпадения, подобные приведенным в предисловии для литовского, наблюдались при сравнении санскрита с другими европейскими языками: германскими, славянскими, древнегреческим, латинским. Особенно с русским языком. Это-то и служило основанием для того, чтобы долго считать древнеиндийский язык прародителем почти всех европейских языков. Впоследствии это привело к принятию идеи о происхождении праязыка Из шумеро - иберийско - кавказско - хеттской группы, когда чехом Грозным и болгарином Георгиевым было показано, что и другие более древние языки — хеттский, шумерский — относятся к той же индоевропейской группе. А для славянских языков была принята гипотеза о происхождении их непосредственно из литовского — как побочной ветви германских языков (концепция Иванова-Гамкрелидзе).
«Выявленная группа родственных языков Европы и Индии впоследствии стала называться индоевропейской» [О-2]. Основная идея У. Джоунза — впервые высказавшего эту концепцию, оказалась весьма плодотворной. В начале XIX века усилиями немецких ученых Ф. Боппа и Я. Гримма, а также датчанина Р. Раска и некоторых других лингвистов — на базе сопоставления материала ряда родственных индоевропейских языков — были заложены основы сравнительно-исторического метода в языкознании. Этот метод продолжал разрабатываться на протяжении всего XIX и XX вв. и дал толчок к дальнейшему развитию различных областей языкознания [О-2], в том числе и к историко-лингвистической науке — индоевропеистике.
Индоевропеистика. (Индоевропейское языкознание). — Это раздел сравнительно-исторического языкознания, изучающий индоевропейские языки — прежде всего под углом зрения их происхождения из единого источника (праязыка). В научной литературе это понятие употребляется двояко — во-первых, когда речь идет о совокупности чайных дисциплин, изучающих конкретную группу индоевропейских языков или отдельный язык (например, индоиранистика, германистика, кельтология, славистика, хеттология, шумерология), И, во-вторых, когда речь идет об индоевропейских языках как о целом, закономерно связанном в своих частях и предполагающем язык-источник (общеиндоевропейский, индоевропейский праязык, протоиндоевропейский). Поэтому поиск предполагаемого праславянского языка идет путем сопоставления его с предполагаемым протоиндоевропейским, называемым ниже просто как праязык. Кроме того, индоевропеистика выделяет свою часть языковых субстратов в иных языковых группах — тюркских, угро-финских, семитских и т. д.
Употребление слова индоевропеистика в первом случае допустимо, но не затрагивает главного в языках, которые являются индоевропейскими. Понятие индоевропеистика наиболее оправдывает себя, когда оно непосредственно связано со сравнительно-исторической грамматикой индоевропейских языков, и с индоевропейским языком — источником (праязыком). Поэтому современная индоевропеистика имеет в своей основе исследование системы регулярных соответствий между формальными элементами разных уровней, соотносимыми в принципе с одними и теми же (или диахронически тождественными, — по-русски — вневременными) единицами плана содержания, а также интерпретацию этих соответствий.
Регулярное соответствие, например, при сравнении английского и немецкого внутри германских языков обнаруживается сопоставлением слова «бог»: god (англ.) — gott (нем.), т. е. отмечается переход «d» — «t». Если такой переход встретится еще, например, «хорошо»: good [gud] (англ.) — gut (нем.), тогда делается вывод, что и в остальных случаях должно это соответствие наблюдаться. Сравнительное языкознание занимается систематическим выявлением таких правил, и при сопоставлении языков вырабатывается совокупность методических признаков для анализа.
Однако такие сопоставления не отвечают на вопрос: а какое написание из двух (или нескольких) — правильное? Почему совершается это замена? Для этого следует знать источник, из которого пришли в оба языка эти слова, т. е. праязык (если это слово индоевропейское) или язык-наездник (если это слово заимствованное, чужое). И тогда «верное» написание можно считать опорным, если оно ближе к праязыку, а иное — «искажением». И по форме искажения восстановить исторические драмы, пережитые народом, анатомировать этнические процессы смешения.
Но праязык, источник «правильного», — неизвестен, и поэтому, индоевропеистика почти не занимается (не может пока заниматься) установлением исторических вех, ограничиваясь поиском «архаизмов», т. е. старых, древних следов в языке. Тем не менее, именно из-за вероятных возможностей установления исторических вех, индоевропеистика и подвергалась преследованиям в нашей стране перед войной (см. Приложение №2: «За Что распинали славяноведов?»), поскольку она считалась научной базой гитлеровской расовой теории о превосходстве чистой и древнейшей нордической германской (арийской) расы и противоречила «материализму» «трудовиков» и «марристов». Хотя основоположники научной индоевропеистики (Соссюр, Мейе) неоднократно открещивались от установления временных шкал при помощи сравнительного языкознания. И это была правильная позиция, поскольку методический аппарат индоевропеистики пока исключал постановку задачи о приоритетных исторических соответствиях и установлениях вектора времени в истории по языку. А поэтическая фраза академика Б. Грекова пока звучала как мечта: «Если бы мы знали жизнь слова, то вся история раскрылась бы перед нами» [Д-16]. «Жизнь слова» пока молчит. Ее прерванный поиск и является первоочередной задачей современной лингвистики.
Приведем критическое высказывание об индоевропеистике известного историка марриста С. Ковалева (при всём к нему уважении) в предисловии к «Истории Рима» Моммзена. Цитата, может быть, излишне подробная, но настолько точно отражает позиции предвоенного советского языкознания и делает излишними многостраничные дискуссии, что грех не привести ее полностью:
«Излишне было бы подробно говорить здесь о том, что в вопросе о генезисе римской культуры Моммзен целиком стоит на позициях индо-европейской (или индо-германской) теории. Все основные положения этой теории фигурируют в "Римской истории", здесь и расовое родство индо-европейцев: "Грек и италиец — родные братья, а кельты, германцы и славяне их — двоюродные братья".
Здесь и учение о "прародине" и "праязыке": "... Из недр общей матери всех народов из всех языков некогда выделилось племя, к которому принадлежали общие предки и греков и италийцев, ...потом из этого племени выделились италийцы, которые снова разделились на племена западное и восточное, а это восточное племя впоследствии разделилось на умбров и осков". Миграция из "прародины" должна объяснить позднейшее распределение племен: "Родиной индо-германского племени была западная часть Средней Азии; оттуда оно распространилось частью в юго-восточном направлении — по Индии, частью в северо-западном — по Европе". (Обратите внимание: прародина Триполье-Винча-Лендьел еще не открыта, поэтому за прародину считается Средняя Азия, откуда германцы действительно были выбиты гуннами в Европу на рубеже первых веков новой эры. — Л.Р.)
Сто лет назад все эти мифические "прародины" и фантастические странствования были последним словом буржуазной науки. Но теперь это — старая ветошь, от которой уже начинают отказываться наиболее передовые буржуазные ученые. Достаточно хорошо известно, какое употребление получила в наши дни "расовая теория" в руках фашизма. Родная ее сестра, индо-европейская концепция, которая и раньше была продуктом великодержавного буржуазного шовинизма, ныне стала открытым орудием буржуазной контрреволюции. Советская наука знает, что нужно противопоставить индо-европеизму. Это— учение о языке покойного Н. Я. Марра, одного из величайших лингвистов всех времен и народов.
Н. Я. Марр в течение многих лет в упорной борьбе с господствовавшей теорией и в последнее время все более и более на основе марксизма-ленинизма выработал свое учение о возникновении и развитии языка, опрокинувшее сложное и, казалось, прочное здание индо-европеистики. Согласно этому учению, развитие языка, мышления, а следовательно и всей духовной культуры идет в основном независимо от биологического фактора — "расы".
Глоттогонический (языкообразующий) процесс — явление по преимуществу внутреннее, подчиняющееся общим законам общественного развития. "Прародина" и "праязык" — научные фикции. ныне перед лицом нового лингвистического материала потерявшие всякое значение. Поэтому и этногонический (племяобразующий) процесс, теснейшим образом связанный с глоттогоническим, идет в основном независимо от племенных передвижений. Не отрицая известной роли, которую могут играть миграции в образовании этнических группировок, Н. Я. Марр решительно отбрасывает миграционную теорию как общий метод объяснения всех новых культурных явлений.
Очевидно, что с точки зрения этого учения вся картина, нарисованная Моммзеном в первой книге, нуждается в существенных поправках. Основные этнические комплексы древнейшей Италии — этруски и италики — автохтонного, т. е. местного, происхождения. Они ни откуда не приходили, а сформировались на почве самой Италии, Позднейшие "исторические" этруски — остатки древнейшего, "доисторического", "этрускоидного" (или "яфетического") слоя, общего не только для Италии, но и для всего Средиземноморья (а правильнее, для всей Афроевроазии). На процессе длительного общественного развития яфетический этнический слой трансформировался в индо-европейский, представителями которого на территории Апеннинского полуострова и были италики со всеми их подразделениями: латины, умбры, оски и т. д.».
Приведенная цитата крайне тенденциозна и насыщена марристскими заблуждениями, но она не меняет нашего положительного отношения к Ковалеву-историку. Он первый сопоставил Кносский «дворец» на Крите с археологическими памятниками киевского Триполья, и, показав идентичность планировки, установил общинный характер этих поселений и предположил заселение Средиземноморья трипольскими выходцами. В настоящее время все больше фактов подтверждают эту догадку.
Он же (С. Ковалев) в предисловии к книге Мейе писал:
«..."Два языка называются родственными, когда они оба являются результатом двух различных эволюции одного и того же языка, бывшего в употреблении раньше" (Цитата Мейе). Центральная проблема прежнего сравнительного языкознания — восстановление "праязыка" — совсем отметается Мейе, остающемся только на почве реально существующих языковых соответствий» [О-7].
— Итак, маррист Ковалев торжествует: Мейе отрекся от праязыка! Это неправда. Мейе трезво констатирует, как отмечалось выше, что праязык не восстановим существующим арсеналом методологии, а новой пока нет.
По поводу же «архаичных» языков Мейе писал:
«Поскольку объяснение системы соответствий, выявляющих общие черты, как правило, видят в особенностях прошлого состояния индоевропейских языков, и сам язык-источник, объясняющий как единое, так и различающееся в языках-преемниках, помещается тоже в прошлом, подлежащем реконструкции, индоевропеистика ориентировалась прежде всего на наиболее архаичные языки и языковые факты, т. е. на то, что засвидетельствовано на наиболее ранних этапах развития и, следовательно, является особенно показательным в свете задач, стоящих перед индоевропеистикой» [О-7].
По последним исследованиям, не всегда наиболее архаичные факты отражают общее в языках, а чаще консервацию особенного, поэтому праязыковый акцент индоевропеистики смещается на поиск общего в современных срезах лексики как источника реконструкции стволовых элементов праязыкового дерева. (Лексика — словарный состав языка).
Второй аспект расширения методов поиска Праязыка по сравнению с общей системой соответствий связан с включением межгрупповых соответствий в исторический анализ развития языков, как и предсказывал Мейе [О-6, 0-7].
«Что касается "праязыка", то его начинают рассматривать как исторически сложившееся явление, известное нам лишь в момент своего распада на отдельные языки, но отнюдь не пригодное для выяснения проблем первобытного языкового строя и происхождения элементов человеческой речи. Он сам имеет за собой длинную и сложную историю, скрытую пока от взоров исследователей. Проникнуть в нее возможно только сравнивая индоевропейский "праязык" с аналогичными же реконструкциями языков-источников других лингвистических семей, т. е. "праязыков" семитического, турко-татарского, угро-финского и т. п., лежащих в основе соответствующих семей языков, родство которых определяется теми же методами, что и в сравнительной грамматике индоевропейских языков» [О-7].
На протяжении длительного времени в центре внимания индоевропеистики стояли следующие проблемы, остающиеся актуальными и для современного ее состояния:
1) соcтав семьи индоевропейских языков; 2) отношения между языками этой семьи (частные — промежуточные — праязыки — языковые единства, проблема диалектного членения индоевропейского праязыка и соответственно территории);
3) единство индоевропейских языков (теория индоевропейского праязыка, теория конвергентного развития первоначального разложения языков, исследование моделей разложения и развития языков);
4) система соответствий индоевропейских языков как формальная структура связей между языками индоевропейской семьи (т. е. сравнительно-историческая грамматика индоевропейских языков в подлинном смысле этого слова или методология);
5) индоевропейские древности — проблема временной и пространственной локализации индоевропейского праязыка-источника (археологические, языковые и другие данные), реконструкция условий;
6) связь с другими языковыми семьями и группами.
Предстоящая реконструкция представлений, о которой мы писали во введении, связана с переосмыслением 4 и 5 пункта в результате трудов многих ученых: от Нейгебауэра и Мейе до Б. Рыбакова, В. Сафронова и О. Трубачева [О-1 - О-12].
Главное здесь заключается в том, что, развиваясь, наука индоевропеистика пришла к выводу, что в рамках выявленных ею языковых закономерностей, невозможно, оставаясь в методологических границах этой науки, решить ее же основную задачу — восстановить праязык. Необходимы дополнительные сведения и закономерности из смежных языковых групп и смежных наук. Так возникали идеи о необходимости новой системы представлений (новой парадигмы) в арсенале методов сравнительного языкознания.
«Сравнительная грамматика индоевропейских языков находится в том положении, в каком была бы сравнительная грамматика романских языков, если бы не был известен латинский язык: единственная реальность, с которой она имеет дело, это соответствия между засвидетельствованными языками. Соответствия предполагают общую основу, но об этой общей основе можно составить себе представление только путем гипотез и притом таких гипотез, которые проверить нельзя; поэтому только одни соответствия и составляют объект науки. Путем сравнения невозможно восстановить исчезнувший язык: сравнение романских языков не может дать точного и полного представления о народной латыни IV в. хр. э., и нет основания предполагать, что сравнение индоевропейских языков даст большие результаты. Индоевропейский язык восстановить нельзя» [О-7]. (То есть, как сказано выше, пользуясь только этими собственными методами сравнительной грамматики).
И к настоящему времени языкознание начинает подходить к идее о необходимости поиска праязыка и его элементов в языковой славяно-германской общности [О-1]. Эти идеи уже подтверждены сравнительным исследованием в некоторых американских университетах массированным применением словарных сравнений лексики всех известных индоевропейских языков при помощи сверхмощных ЭВМ. Однако эти исследования, уже давшие положительный результат, пока еще широко не известны читателям и широкому кругу научной общественности.
Это направление в значительной степени противоречит сложившейся в нашей стране теории (уже упоминавшаяся школа Вяч. Иванова — Т. Гамкрелидзе), согласно которой праязыки следует искать в иберо-кавказской группе языков, а славянские языки — это лишь поздно образовавшаяся побочная ветвь литовского. Как мы уже писали выше, это неверно. Изложение содержания работы Иванова-Гамкрелидзе дано в форме приложения.
Кроме,того, сравнительное языкознание отходит в настоящее время и от классической концепции, согласно которой методами индоевропеистики затруднительно искать праязык в о законченной форме и определять стрелу вектора времени, т. е. восстанавливать исторические взаимодействия языков. Это связано с включением в арсенал идентификации иных, дополнительных к сравнительной грамматике факторов (исторических, географических, археологических, мифологических, религиоведческих, этнографических и др.),
Существует еще один раздел научного языкознания, имеющий значение для поиска праязыка и опирающийся на естественнонаучный подход. Он имеет в качестве основоположника известнейшего ученого Вильгельма фон Гумбольдта [О-З]. Эта теория опирается на группу языковых фактов, показывающих тесную связь материальной культуры (земледелие, скотоводство, охота) с языковыми группами, а следовательно, и археологинеских памятников материальной культуры с языком [О-12]. В частности, многие индоевропейские (в первую очередь, славяно-германские) языки характерны для земледельческих культур.
Этот срез теории вообще отрицает наличие праязыка, приемлет эволюцию человека из животного вместе с развитием языка, разновременность в разных географических зонах появления разнотипных языков и даже переход этносов от языка к языку в результате смены способа хозяйствования. Этой точки зрения придерживается марксистское языкознание, наш блестящий исследователь индоевропеист Н.А.Трубецкой, и даже экстремист Н. Я. Марр, согласно которому все языки эволюционируют к яфетической форме и к ее вершине — грузинскому языку (Н. Марр родился в Грузии).
Выразителем этой группы теорий является также гипотеза (школа) «трудового происхождения языка», в которую входят многие представители советской школы языкознания [О-1] и сторонники дарвинизма на Западе [О-19].
Однако и в этом срезе языкознания есть новые точки зрения, утверждающие, что смена «земледельческих» языков «скотоводческими» часто происходила не путем эволюции способов хозяйствования, а через катаклизмы, нашествия скотоводов, завоевания и этнические смешения. Историческая и пространственная локализация индоевропейских языков показывает, что, несмотря на групповые пересечения, когда, скажем германский язык встречается и в кочевом-скотоводческом, и в оседлом-земледельческом состоянии племен, для индоевропейских языков характерно соответствие земледельческому культурному слою.
Тем не менее, упомянув два среза и подхода в языкознании, мы пока еще не ответили на главный вопрос:
Почему некоторые нации так стремятся к тому, чтобы попасть в одну из языковых индоевропейских групп и быть ближе к праязыку? Почему принадлежность к индоевропейской семье считается престижной и даже служит основанием для националистических идей исключительности и избранности? Почему многие национальности стремятся попасть в эту, в основном европейскую, историческую и культурную общность, «приписаться» к древним срезам латыни, санскриту и т. д.? Может ли языкознание дать ответ на этот вопрос?
Ответ содержится в разделе языкознания, изучающем связь языка и мышления, а точнее, влияние языка на организацию процесса мышления. Приведу пример. Как-то мне довелось принимать многократно экзамен по физике у студента из малых кавказских народностей. Сдав, наконец, после многих трудных попыток экзамен, он подошел к доске и сказал: «Леонид Николаевич, я хочу вам сделать один подарок». И начал писать на доске русскими буквами непонятные длинные слова. Он исписал половину доски, а потом повернулся и сказал: «Я написал на родном языке то, что произошло здесь сейчас и что можно выразить одним русским словом — "выкрутился". А чтобы понять и изложить физику — сами понимаете. Когда я выучил физику на русском языке — мне стало значительно легче думать обо всём. Спасибо вам». И ушел.
Приведем цитату одного из величайших лингвистов, А. Потебни [О-6], который внес значительный вклад в науку о связи мысли и языка:
«Ибо, ...в настоящее время мы с уверенностью можем сказать, что первенство народов индоевропейского племени среди других племен земли, составляющее факт несомненный, основано на превосходстве строения языков этого племени, и что причина этого первенства не может быть выяснена без должного исследования свойств их языков; хотя и необходимо признать, что ребенок, говорящий на одном из индоевропейских языков, уже в силу этого одного является философом в сравнении с взрослым и умным человеком другого племени.»
Экономические, культурные, военные и организационные успехи индоевропейских народов Европы и Америки почти все выдающиеся лингвисты, начиная с Гумбольдта и Потебни, связывали с организацией и структуризацией процесса мышления на базе особенностей строения высокоорганизованных языков этой группы.
А каково же тогда место Русского языка в этой семье?
ВЕХА ВТОРАЯ. РУССКИЙ ЯЗЫК В ЗЕРКАЛЕ ИНДОЕВРОПЕИСТИКИ
"Мы дышим светом отжитых веков... "
В. Брюсов
"Есть некий свет, что тьма не сокрушит"
И. Бунин
Не затрагивая пока знакового (история письма), смыслового, символьного и фонологического (звукового) срезов языкознания, каждый из которых послужил не только основой самостоятельных теорий языкознания, но и структур исторических иерархий этносов, укажем место, которое в современном индоевропейском языкознании занимает русский язык и вообще славянские языки. После исключительных по важности работ А. Срезневского и Мейе [О-6], вопрос о групповой принадлежности этого вида языков не только не вызывает разных мнений, но и определен так: наряду с германскими языками, славянская группа носит стержневой характер во всей индоевропеистике.
Русский язык по современным воззрениям имеет своим предком праславянский язык как первооснову всех славянских языков, сложный путь которого от праязыка пока еще толком не определен и спорен. Поэтому задача исследования славянской истории неразрывно связана с поиском или реконструкцией праславянского языка и его связей с праязыком индоевропеистики.
Эта задача поиска аналогична основной задаче индоевропеистики или сравнительного языкознания. Поскольку считается, что письменных памятников праславянского, так же как и общеарийского нет, поиск праславянского языка в славистике аналогичен по методам поиску праязыка индоевропеистики, т. е. ведется сложившимися в индоевропеистике приемами и правилами сравнительного языкознания [О-5].
Начало изучения истории русского языка, как известно, было положено М. В. Ломоносовым (1711-1765), который в своей «Российской грамматике» (1755) охарактеризовал некоторые моменты, связанные с историческим развитием русского языка.
Ломоносов четко отграничил русский язык от старославянского и, показав их отличия, отметил, что они могут быть обнаружены в памятниках юридического характера, в деловых документах, где живая речь отражается больше всего. Он сумел определить группу родственных славянских языков и утверждал, что от славянского произошли российский, польский, болгарский, сербский, чешский, словацкий, вендский языки. Вместе с тем Ломоносов писал, что русский язык ближе к южнославянским, чем к западнославянским, и в известной степени был прав.
Ломоносов не ограничился установлением родства славянских языков, но пытался решить вопрос о языковом родстве — за пределами славянского мира и даже за пределами Европы. На основе анализа числительных в разных языках он установил, что сродственными языками являются российский, греческий, латинский, немецкий, а несродственными — финский, мексиканский, готтентотский и китайский. Ломоносов определил родственные связи славянских и балтийских языков и, основываясь на лексических и грамматических явлениях, высказал мысль об их общем происхождении. Этим самым Ломоносов заложил основы генеалогической классификации языков — ядра индоевропеистики, что было большим достижением для его времени.
Для дальнейшего изучения истории русского языка в трудах Ломоносова ценны наметки последовательности в расхождении разных языков (он, в частности, писал, что наиболее, древним является отделение друг от друга латинского, греческого, германского и славянского языков, позднее — славянского и балтийского, еще позднее — русского и польского), указания, из каких языков пришли в русский те или иные слова. Сохранились черновые наброски Ломоносова, в которых можно обнаружить ряд интересных мыслей по диалектологии русского языка. Так, он впервые наметил диалектное членение русского языка, выделив в «российском языке» три диалекта: московский, поморский и малороссийский. Московское наречие он считал главным, так как оно было употребительно при дворе. Прошу читателя обратить внимание, при сравнении украинского и русского языков, Ломоносов воспользовался государственно-политическим мотивом, а не нынешними аргументами споров «хто дривнише?» (укр., «кто древнее»).
Историческая грамматика русского языка тесно связана с наукой о праславянском языке и с русской диалектологией, а потому явления в истории русского языка могут быть осмыслены лишь при условии учета фактов, которые известны в старославянском языке и в русских диалектах.
По устоявшимся нынешним взглядам [О-1, О-5, УП-2], после распада праславянского языка на три языковые группы — восточную, южную и западную — начался период жизни древнерусского языка (общевосточнославянского), от которого русский язык унаследовал целый ряд явлений, общих ныне для русских, украинцев и белорусов. Наконец, распад общевосточнославянского (древнерусского) языка на три самостоятельных положил начало существованию русского языка в современном его понимании, т.е.как языка, отличающегося от украинского и белорусского. Это произошло в XIV в., когда в Ростово-Суздальской Руси сложилась велико-русская народность, а на юго-западе и западе несколько позже — украинская и белорусская народности [О-5].
Мы считаем, что, на самом деле, процесс формирования указанных языков был существенно сложнее. Отличия русского от украинского или белорусского могут возникнуть не только за счет изменений русского языка по отношению к древнерусскому (он же общевосточнославянский) либо праславянскому, а и за счет других этнолингвистических процессов. Например, слово «ветер» русского языка имеет соответствие «витер» в украинском. Известно, что замена «Е» на «И» (укр. «i») в слоге «ве» характерно для «иранизмов», т. е, для отличительной особенности иранских, пришедших, из Азии диалектов, а слог «ве» в этом слове сохранился и в некоторых германских, и в прибалтийских, поэтому можно предположить искажение слога в украинском через чужое влияние (польское, литовское или даже готское).
Известный белорусский писатель Я. Купала, яро болевший за сохранение самобытного белорусского языка, зло высмеивал польских, (и русских) ученых, которые пытались представлять белорусский язык как диалект польского (или русского). Это предмет отдельного разговора. В каждом конкретном случае всякое межславянское разноголосие нужно рассматривать по-своему. Приведенный выше пример отнюдь не означает, что все отличия белорусского или украинского языка от русского являются диалектными или последствиями польско-литовской оккупации.
Ниже мы приведем примеры сохранности в украинском языке некоторых древнейших слоев древнерусского языка, уже утраченных в русском. Отметим только, что ни общевосточнославянский (древнерусский) язык, ни праславянский не зафиксированы пока в самостоятельных письменных памятниках, и воскрешаются по тем же законам и методам индоевропеистики, что и все праязыки.
С другой стороны, необходимо сказать, что, рассматривая историю русского языка, в ней необходимо выделить (как и в других языках) две основные эпохи: эпоху дописьменную и принятую эпоху историческую (письменную) — как зафиксированную в кириллических письменных памятниках. Фиксация письменной границы русского языка именно в кириллической письменности надолго отрезала русскому языку выход на подлинные исторические корни в праязыке.
«Дописьменная эпоха — это тот многовековой период истории русского языка, который восстанавливается на основе сравнительно-исторического изучения славянских, индоевропейских и иных языков, а не только на основе данных памятников (конкретно русской кириллической или глаголической письменности), которых от той эпохи не сохранилось» [О-5].
Уже в данном определении содержится противоречие, которое отрезает поиск русских письменных памятников в иных древних знаковых системах и в иных письменных памятниках.
«Наоборот, историческая эпоха — это тот период истории русского языка, когда языковые явления получили отражение в памятниках письменности в единой знаковой системе и являются зафиксированными в них фактами.
Разграничение этих двух эпох в истории русского языка не связано с тем, что на их рубеже произошли какие-либо коренные изменения в языковой системе: такие изменения чаще можно обнаружить внутри каждой из эпох» [О-5].
«Разграничение же их объясняется тем, что с появлением памятников письменности в руках исследователей оказывается новый источник сведений по истории русского языка, который дает возможность значительно легче устанавливать не только относительную, но в ряде случаев и абсолютную хронологию» .[0-5].
Итак, письменная фиксация национального языка рассматривается как абсолютная веха в истории нации. Критикой этой точки зрения явилась замечательная книга В. А. Сафронова "Индоевропейские прародины», впервые решительно введшего в писк абсолютной хронологии весь комплекс культурных памятников.
С нашей точки зрения, не только собственная зафиксированная письменность и не только культурный комплекс памятников позволяют устанавливать вектор временных соответствий и хронологическую датировку языковых изменений, но и некоторые особенности письменных памятников иных языков.
Так, например, по блестящей идее Ф. Нейгебауэра о возникновении буквенных форм письма в результате распада более организованных слоговых форм на руинах цивилизаций в результате вторжений, краха культур и этнических катаклизмов как признака упадка [О-8], можно в более поздних ассиро-вавилонских и финикийских источниках находить сдои и осколки древнешумерских и протоегипетских лингвистических особенностей [Д-5]. Зачастую, эти элементы будут носить форму законсервированных архаизмов. Это ..значит, что хронология жизни народа может продлиться в прошлое, в том числе и дописьменное, по чужим письменам и чужим языкам, так сказать, по пятнам на одежде завоевателей, происхождение которых они скрывают.
Это то новое, которым еще индоевропеистика не занималась. Это то новое, которое, тоскуя, искал Мейе, сокрушаясь, что, находясь в жесткой системе правил индоевропеистики, невозможно выйти на праязык, а, с другой стороны, для получения результатов надо твердо придерживаться этой системы правил. Это то новое, что мы вносим в исследование славянских языков и их связи с праязыком.
Приведем пример. Допустим, мы нашли в Хакассии (или в Волжской Болгарии) группу памятников рунического письма. Допустим, расшифровываемых на тюркском языке как буквенное письмо (руна—буква—звук). Пользуясь отмеченным выше правилом Нейгебауэра, мы можем предположить, что источником этого письма было праруническое слоговое письмо с той же системой знаков (существовавшее на этой территории до этнического катаклизма или вторжения), из которого тюркские руны взяли слоговые знаки для звуков, и искать дорунические и дотюркские источники этой культуры. Отсюда же следует необходимость поиска догерманского источника германских рун, в котором руны были еще слоговым письмом, досемитского слогового источника финикийской азбуки и силлабариев, догреческого слогового источника греческого алфавита, долатинского источника букв латыни как языка межнационального общения и т.д., иначе на грамматику праязыка, на подлинную древность невозможно будет выйти.
Тут же возникает еще вопрос. Если латынь или древнегреческий язык явились результатом этнического катаклизма или иных исторических процессов и содержат несколько слоев исходных языков, то какая часть суммарного языка ведет к индоевропейским корням праязыка? Ибо взяв чужую, заимствованную часть, мы уйдем в совершенно противоположную сторону и начнем утверждать, что подлинными носителями шумерско-индоевропейской цивилизации были ее семитские погромщики. Аналогично, если синтезированными являются французский и немецкий языки, — в прошлом языки (или язык) германских племен, — один из которых (французский) попал в роман-скую группу с обилием Латыни, другой — в германские языки с большой долей датского и славянского субстратов, и тоже с достаточной долей латыни, — то какая часть этих сложных языков является дорогой к исходному праязыку: латынь? славянский? франкский? готский? датский? кельтский? древнегальский? Ведь все они разностадийные фазы развития или "порчи", деградации исходных праязыковых форм единого индо-европейского языка. Аналогично и внутриславянские языковые взаимосвязи требуют ответа на вопрос об историческом соотношении (вектор времени) между группами языков (южная, западная, восточная группы). Например, если следовать гипотезе А. Ирасека об исходе Чехов и Ляхов из сербскохорватской общности [Д-17] («Из исконных славянских земель пришел сюда народ, наши предки, со своим вождем Чехом»), то исходной, опорной группой для западнославянских языков является южная группа, — и деление на три группы неверно. Если же следовать предположению о происхождении поляков из сарматской общности (Вспомним: «Грехи татар, грехи жидов, отступничество униатов, все преступления сарматов я надушу принять готов. Чтоб Малороссии родной, чтоб только русскому народу вновь возвратить его свободу». К. Рылеев «Исповедь Наливайки»), то истоки их (поляков-сарматов) следует искать в германском Закаспии, т. е. может быть они подлинные германцы и есть, до их иранотюркооязычивания, так сказать, первая волна обратных переселенцев, пришедшая назад в земли родственных лужицких сербов-предков. Ответа на эти вопросы пока еще нет, а без ответа на них, действительно, современная л'ингвистика (и Мейе!) права, — о праязыке говорить рано.
Или еще пример:
Допустим, имеется древний текст, скажем Авесты (14—9 век до н. э.), записанный особыми знаками на мертвом языке и несущий при огласовке пласт более позднего состояния этого же языка в результате привычной многовековой традиции устной передачи источника на уже мертвом языке. В случае, все расшифровки первичных знаков несут всю цепочку перечисленных условностей, неустановленных фонетических изменений и трансформаций структуры языка в результате этнических катаклизмов и диффузий. Напомним, что язык Авесты относится к древнеиранской ветви индоевропеистики и лежит в основе древнеперсидского, таджикского, дари, пушту, осетинского, скифского, курдского, фарси, сарматских, хорезмийского, парфянского и др. Напомним также, что в авестийском лучше, чем в древнеперсидском сохранились концы слов и именная флексия (флексия — звукоизменение в слове при склонении или спряжении) прафррм первоисточника.
Допустим также, что нам попался этот конкретный текст (стих) в классических трудах по Гатам (Кейпера, Дюмезиля, Мейе или Соколова). В этом случае, чаще всего текст дается в виде привычной согласованной латинской транскрипции (огласовке), однако, мы дополнительно применим и наши буквы, которые уж очень трудно выражаются в латинице, а звуки такие в тексте есть. Текст такой:
"Kasna dэrэtа zяmца adэ nabяsca?"
(Кто учредил Землю и Небеса?)
Очевидно, что белорус, литовец, украинец или даже поляк поймут эти слова (Земля и Небеса) как типично славянские и учитывая «сохранность праформ окончаний» прочтут их как «Зямця и Нябясця». Серб и чех прочтут это как небесчи (ц = ч, я = и), с чем согласится узбек из сопредельной, тюрко-язычины, а русский согласится с белорусом, учитывая ряд русских диалектных соответствий этой огласовке.
Как же попал кусочек славянской лексики и, главное, семантики — науки о смыслах слов, а смысл — философский, в этот седой оазис прадревности? Ведь Авесте по меньшей мере три тысячи лет? Любая форма «контактного» заимствования исключена. Нет этих слов и в параллельных (индийских) текстах Вед, ни в последующих древнеперсидских говорах. Не у кого еще и заимствовать эти слова, ибо славянские языки, казалось бы, еще и не образовались из немецких, а немцев тоже пока нет, и в германских языках этих слов тоже нет. Более того, в древненранских языках появились уже к этому времени другие слова, близкие к тюркизмам, для обозначения сходных понятий, и исследователям приходится проводить смысловую грань между подобными синонимами [О-7]. Ссылаться здесь можно поэтому только на общее для Авесты и славянских языков происхождение из праязыка, но тут текст выступает как Почти точное совпадение со славянскими языками с разницей в датах происхождения — в тысячелетия. Как же с этим быть?
Остается одно. Признать эти слова в древних языках архаизмами, утраченными в массиве уже при переходе от «пра-языка» к языку Авесты, но местами (словами и корнями) сохранившихся в нем. Сохранившиеся потому, что несут другой, не бытовой, а философский, исчезнувший в живом языке смысл. Причем в нынешнюю эпоху возникают интерпретационные трудности с переводом текста из-за наличия уже в языке параллельных смыслов, и перевод [О-11] «набясца» как «облака» вряд ли оправдан, поскольку в европейских языках можно раскопать философский термин мирозданческих «небес», хотя бы в виде кальки с древнегреческого или латыни.
А это означает, что возникает неизбежное предположение о близости мертвых следов наидревнейшего письменного праязыка индоевропеистики — живым славянским языкам, что существенным образом заставляет переосмысли-вать всю индоевропеистику или, по крайней мере, хронологию и векторы переселений.
Если это так, то аналогичные явления должны наблюдаться и для других древнеиранских языков. Должны обязательно иметь эти языки чисто праславянские (праиндоевропейские) «архаичные» лексические «островки». Островки законсервированного языка своих древнейших предков. Поэтому, обратившись к древнекурдекому языку, в котором как раз утрачена "сохранность окончаний» ввиду смены знаковой системы этого языка ближневосточными завоевателями, действительно находим островок славянской лексики, который выглядит здесь так:
В ряде грамматических форм курдского языка, например, образования залогов, появляются вспомогательные глаголы да-йин (дать, да-ти), бу-йин (быть, бу-ти), h-атьн (приходить, я-ти (напр, изъ-яти)). Если применить это правило к нынешней лексике, то речь идет о конструкциях, например, страдательного залога, типа быть битым, да-ти пи-ти, бу-ти отъ-ятым. (Кстати, глагольное окончание «ти», здесь замененное знаком «йин», лучше всего сохранилось в чешском языке так же как и чисто славянская техническая терминология удивительно высокой культуры [О15], т. е. чехами была создана своя великолепная техническая славянская терминология, заимствованная во многих других славянских языках из европейской латыни). А источник замены завоевателями глагольного окончания «ти» на «йин» сменой слогового знака или его огласовки мы еще рассмотрим ниже на примере древнеегипетского языка.
Удивительное совпадение со славянской лексикой может продлить эпоху существования курдского (и славянского) языков по крайней мере до времени Авесты.
Пример третий. Из древнегреческого языка.
Древнегреческий язык образовался так же сложно как и латынь, аккадский или финикийский. Был первичный этнос, достаточно неоднородный, на территорию которого вторгались несколько раз многочисленные иноязычные племена захватчиков с последующим болезненным процессом ассимиляции. Вот как языковый процесс в Греции после вторжения дорийцев (эллинов) на территорию ионийцев (пеласгов) описан у Геродота:
«До своего объединения с пеласгами эллины были немногочисленны. Из такого довольно скромного начала они численно возросли и включили в себя множество племен, главным образом от того, что к ним присоединились пеласги и много других чужеземных племен. Что до эллинского племени, то оно с самого начала всегда говорило на одном и том же языке. Итак, если, скажу я, из этого можно сделать заключение, что пеласги говорили на варварском языке. Если, стало быть, и все пеласгическое племя так говорило, тогда и аттический народ (афиняне), будучи пеласгическим по происхождению, также должен был изменить свой язык, когда стал частью эллинов. Ведь еще и поныне жители Крестона и Плаки говорят на другом языке, не похожем на язык соседей. Это доказывает, что они и теперь сохраняют своеобразные черты языка, который они принесли с собой, после переселения в эти края. Ионийское племя никогда не покидало своей земли (земледельцы? — Л.Р.), дорийское же — очень долго странствовало (кочевники"? — Л.Р.). После изгнания из Гистеотиды кадмейцами дорийцы поселились у Пидна и назывались теперь македонами. Отсюда это племя снова переселилось в Дриопиду, а оттуда... в Пелопоннес, где и приняло-имя, дорийцев».
Итак, обнаружив слой индоевропейской пралексики, мы должны будем решать, кому этот слой принадлежит: вторгшимся кочевникам, аборигенам ионического происхождения (земледельцам ионийцам - афинянам - «пеласгам») или «дорийцам» - эллинам, они же македонцы? При этом названия племен (этнонимы) ничего не могут нам сказать — помочь, — они названы по именам вождей (Дор — сын Эллина и родоначальник; Пеласг — слово, означающее «сосед» [Д-16]). Аналогичное положение и с мифическими самоназваниями чехов и ляхов (поляков) — по имени вождей: Чеха и Ляха, пришедших в Центральную Европу из недалеких или далеких странствий [Д-171; Тем не менее, при многочисленных отличиях, вызванных сложным происхождением словарного запаса, и здесь, в древне-греческом, встречается слой (по-видимому, древнейший) славянской лексики, которую многие исследователи связывают с Троей и троянцами [Д-16]:
νυν (нын) — ныне, (сейчас: "ныне, отныне");
στονος (стонос) — стон, вздох, плач (сейчас "стон"); στοναχεω — стонать;
στοα (стоя) —колоннада, стояк, портик; σττκω (стэко)—стоять;
πορθεω (портео) — портить, разрушать.
Этот список можно было бы продолжить, еще и включив правила соответствий, но мы еще вернемся к разговору о греческом, когда перейдем к латыни.
Пример четвертый. Как рассказывает известный переводчик-арабист и исследователь праславянских форм В. Осипов, как-то ему попалась очень древняя карта Египта, на которой значился город «Самолёт». Он настолько опешил, что не сразу поверил своим глазам. Надпись арабскими знаками с соблюдением всех правил. В подлинности карты сомнений не было, да и на позднейших картах город назывался так же. Работавшие с ним арабы, в том числе и ученые, смысла (семантики) слова не понимали, а говорили, что это уж очень древнее какое-то, разумеется, родное арабское клише. В арабских словарях этого слова не было. Наши толковые словари ничего, кроме тривиального «летательного аппарата тяжелее воздуха» не давали, т. е. давали смысл слова уже после начала эпохи самолетостроения. И только потом Осипов докопался, что термином «самолет» по-старорусски именовался «паром», «паромная переправа». Даже в XIX веке у нас еще встречался этот смысл, например, в названии известной пароходной кампании «Кавказ и Меркурий»: «пароходная и самолетная компания». Значит, «паром»! Осипов бросился к старожилам-арабам. Ничего похожего! Никто ничего не помнил. И только очень старый копт вспомнил, что да, действительно раньше в этом месте была древняя паромная переправа, но потом построили мост. Сознательно оставляем этот пример без комментариев. Потому что вопросов и гипотез здесь может быть множество. А ответов пока нет. Но лотом, когда мы перейдем к некоторым прочтениям древнеегипетских письмен, прошу читателей вспомнить этот случай.
Приведенных примеров, на наш взгляд, на первый раз достаточно, чтобы начать осторожно говорить о древнем слое лексики славянского праязыка (индоевропейского праязыка) в древнеиранской и древнегреческой ветвях индоевропейской языковой общности и не менее осторожно предположить соответствие праславянского языка и праязыка (праиндоевропейского). Как нам представляется, допущению о заимствовании этих «островков» из древнего праязыка в указанных «ираноязычных» и «древнеевропейских» лексических элементах альтернативы нет.
И еще несколько слов об абсолютной хронологии.
Временное соотношение между языками может быть установлено по динамике их развития, по соотношению роста и потерь в грамматических формах.
«В исторические времена (мы) замечаем только падение языков, так что, например, латинский язык гораздо богаче формами, чем происшедшие от него романские; поэтому восходящее движение языка (латинского), должно быть оттеснено ко временам доисторическим. Так, потери в языках народов романского и германского племени несравненно значительнее, чем в славянском и литовском» [О-6].
По-видимому, сказанное относится и к ираноязычной группе, одной из древнейших письменных групп индоевропеистики.
Это подтверждает, что изменения в языке в историческую эпоху не только не всегда являются развитием языка, но и бывают его деградацией, упрощением и функциональным ослаблением, что заставляет в далёкой древности (в праформах) искать его подлинный сложный и совершенный облик.
Точка зрения, высказанная выше, подразумевает смещение и дописьменной, и исторической (письменной) эпохи для русского языка вглубь тысячелетий, поскольку теперь в рассмотрение вовлекаются письменные памятники, ранее не считавшиеся памятниками русской или праславянской письменности, а в дописьменной эпохе — включаются памятники «чужой» письменности, ранее вообще не относившиеся к славянской культуре. Всё это изменяет границу «исторического» языка. Поэтому русская (и вообще славянская) лексическая современность может вполне оказаться славным прошлым древнелатинского языка до его деградационных изменений, так же как и славным прошлым праиранского языка и прасанскрита.
Следует сделать еще одно замечание о понятии «русский язык» в его историческом развитии.
Возникновению русского языка в современном его понимании предшествовал не только многовековой период истории общевосточнославянского, или древнерусского языка — языка, общего для предков современных русских, украинцев и белорусов, но и период истории праславянского языка — т. е. языка, общего для предков всех славян. (Зачастую, в академическом изложении термины «древнерусский язык» и «общевосточнославянский язык» употребляются как равнозначные, в то время как ряд лингвистов против этого [УП-2].)
В системе современного русского языка есть такие явления, которые характерны ныне для всех славянских языков и праславянского языка или, по крайней мере, для последнего периода его существования.
Все попытки ставить вехи: русский язык — праязык, русский язык — германские языки, русский язык — другие славянские языки, базировались ранее на письменных памятниках старославянского языка [УП-2], а праславянский язык и праязык индоевропейский, которые единственные могли бы дать абсолютную хронологию и свидетельства лингвистической чистоты языка, никак не участвовали в попытках этих сопоставлений, поскольку их реконструкция еще не состоялась. Поэтому сказанное выше о сдвиге исторической эпохи для русского языка вглубь тысячелетий заставляет пересмотреть многие соотношения, полученные ранее без учета этих языковых фактов.
Историческая эпоха для русского языка, по мнению большинства ученых-языковедов, начинается с X—XI вв., со времени появления первых письменных памятников восточных славян. «Дописьменный» же период охватывает, в общем, время с момента выделения славян из общеиндоевропейского единства. Хронологически выделение славян из этого единства пока не может быть определено точно, но, возможно, оно относится приблизительно к началу III тысячелетия до н. э.; распад же праелавянского языка — к V—VI вв. н. э.; начальный же период образования современных отдельных восточнославянских языков, как уже говорилось, — лишь к XIV—XV вв. Отсюда вновь становится очевидным, что история русского (т.е. великорусского) языка как такового начинается не с XIV или, или с XII—XIII вв., когда в древнерусском языке наметились явления, отличающие диалекты предков великорусов, украинцев и белорусов друг от друга, а в более ранние периоды истории. Более же ранние периоды относятся ныне к истории общевосточнославянского и праславянского языков. Однако считается, что в силу того, что многие явления современного русского языка нельзя понять, не учитывая явлений, возникших в праславянском и древнерусскрм языках, историю русского языка начинают рассматривать с периода начала существования общевосточнославянского языка (V в. н. э.), учитывая при этом, что ряд явлений был унаследован этим языком от праславянского. Это очень важный момент.
Иначе говоря, за «точку отсчета», за исходную систему в истории русского языка сейчас принимается система древнерусского (общевосточнославянского) языка конца X — начала XI в. Поэтому те изменения, о которых говорилось выше, изменяют и «точку отсчета», и исходную систему в истории не только русского языка, но и других языков индоевропейской группы, сдвигая ее вглубь веков с каждым рассматриваемым памятником и с каждым новым фактом, переакцентируя исторические соотношения праславянский язык — русский язык и русский язык — праиндоевропейский язык.
Выводы.
Первое. В письменных памятниках на древних языках встречаются очевидные вкрапления славянской лексики, которые не объясняются ни заимствованиями, ни другими путями, кроме признания их архаичными остатками праязыка, — настолько полным и комплексным является характер совпадений.
Второе. Указанные совпадения наблюдаются практически во всех известных группах древнейшей индоевропейской лексики.
Третье. Эти наблюдения ставят вопрос о сдвиге и пересмотре границ письменной (исторической) и дописьменной истории русского языка, а также сложившейся системы отношений славянские языки — праязык и славянские языки — иные группы индоевропейских языков.
ВЕХА ТРЕТЬЯ. АЛФАВИТЫ, СЛОГИ И СИЛЛАБАРИИ
«И Сатни-Хемуас произнес магические слова из книги заклинаний, чтобы, умилостивить души мертвых, ибо то, что он видел, было так. удивительно, что он не мог рассказать об этом ни одному человеку на свете».
Древнеегипетский папирус
"Руины Фив, где гулко бродит эхо,
Дa письмена в куски разбитых плит"И.А. Бунин
Мы настолько привыкли уже к кириллическим знакам нашей письменности и к тому, что они отражают не только последовательность звуков речи, но и наименования сущностных понятий, что не пытаемся уже осознать, как это происходит. Мы еще не научились проникать в удивительный, интересный и своеобразный сущностный мир слова, мир, отчасти недоступный и замкнутый, имеющий свои загадки, нераскрытые тайны, свои особенности, закономерности и незримые связи.
Пока мы еще не знаем достоверного ключа к этому миру, не нашли его потому, что долгие годы считали, что нам уже всё известно о нашем и других языках: и как слово развивалось постепенно от животного крика опасности до высших (разумеется нынешних) языков, и как письмо совершенствовалось плавной эволюцией от пиктограммы через иероглифику и слоговое письмо к высшему азбучному письму. И всё это, разумеется, в рамках безусловной справедливости «трудовой теории происхождения языка», — как вершины лингвистической мысли [О-1] и наидревнейшести семитических праязыков и их письменностей — как вершины исторической истины [Т-8, Т-10].
Мы привыкли также следовать мнению авторитетов, зачастую руководствующихся корыстными узконациональными стремлениями, а не научными интересами всего лингвистического сообщества.
«Самая главная заслуга языкознания — это участие в образовании понятия о человечестве, и самым крупным вкладом, сделанным современным языкознанием, было, бесспорно, то, что никогда еще понятие о человечестве не было столь ясно, определенно и широко, как теперь, и никогда еще не было состояние мысли до такой степени противоположно тому взгляду, который выразился, например в слове barbaros.
Ход исторического движения человечества дает мысль о единстве человечества. Греки и евреи, например, ее не имели и потому применяли правила нравственности только в среде своей национальности. Эта мысль о единстве человечества не дается ни физиологией, ни анатомией, ни какой другой наукой в такой степени, как языкознанием, как и я, участвует в строении системы языков, как и я, стремится к одной и той же великой цели познания» (А. Потебня).
Вместе с тем, накопились многочисленные факты (да и многие известные уже переосмыслены), чтобы расстаться с привычными представлениями, о том, что нет никаких таинственных, сакральных слоев смысла, а тем более чудес влияния мысли на события и вещи, и никаких непосредственных влияний на сознание и окружающий мир за пределами звука слово вроде бы не имеет.
В настоящее время уже твердо установлено, что отнюдь не азбуки и алфавиты являются высшей формой письма, а древние слоговые системы [0-8], и что эти системы были отнюдь не семитскими, а индоевропейскими. Оказалось, что алфавиты в эпоху культурных расцветов предназначавшиеся для общения с непосвященными, иноземцами и чуждыми пониманию внутренними элементами, становились в эпоху катаклизмов, вторжений, культурных катастроф, смешений и переселений — массовой грамотой для вновь формирующегося этноса. Алфавиты рождались на обломках и руинах культуры.
Так и образовались практически одновременно и знаменитая греческая и замечательная латинская грамота. Они подняли уже в новую эру овладевшие ими дикие племена Европы из провала утраты собственной письменности до высот древней мудрости» но оказались не в силах (из-за утраты символьнозвукового единства) донести до них управляющую силу цельности праязыка. В настоящее время общепринятой является иная точка зрения [Т-10]:
«ЗАВЕРШЕНИЕ СОЗДАНИЯ АЛФАВИТА. ГРЕЧЕСКОЕ ПИСЬМО И ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПИСЬМЕННОСТЕЙ ЕВРОПЫ.
Проследив историю развития семитского письма вплоть до наших дней, мы вернемся в древность и рассмотрим заимствование этого письма несемитскими народами. Заимствование происходило по трем направлениям. Древнейшее — в Грецию и затем в остальные страны Европы; второе — в Индию, где породило в Западной и Восточной Индии, а также в Индонезии огромное количество новых систем письма; и наконец, третье — заимствование арамейского алфавита народами Центральной Азии вплоть до монголов и мань-чжуров. Мы рассмотрим в первую очередь греческое письмо, письмо важнейшей культуры древнего мира, развившееся далее в латинское и славянское письмо и в этом виде служащее средством письменного общения и взаимопонимания значительной части современного цивилизованного человечества.
То, что греческое письмо — ответвление семитского консонантного письма, — факт общеизвестный. Все рассуждения о каком-то доисторическом, предполагаемом, но никем не найденном "европейском руническом письме", которое пришло сначала к грекам и лишь потом к финикийцам, не выдерживают поэтому критики».
Так изложена история происхождения греческого письма и латыни из «финикийского» (семитского) алфавита в издававшейся много раз книги И. Фридриха «История письма» [Т-10]. Сейчас она переиздается вновь. Фактически эта точка зрения тиражирована в большинстве и других популярных и научных книг по истории языка. Очевидные трудности, с которыми столкнулась эта теория, очевидные факты появления алфавитов и алфавитных силлабариев из слоговых систем письма, более совершенных, заставили И. Гельба [T-8] исправлять ее огрехи, и постулировать гипотезу, латающую дыры этой версии, — что и первичная слоговая система, при разрушении которой образовался «финикийский» алфавит... тоже была семитской! И это несмотря на то, что уже была известна теорий Нейгебауэра об образовании алфавитов в результате разрушительного распада слоговых систем письма в результате этнических катастроф и работы академика Струве о происхождении группы ближневосточных алфавитов из разрушения египетского слогового письма. Академиком Струве было показано также, что буквенное письмо существовало в Египте наряду со слоговым, а не как этап его «развития» до «высших» буквенных форм. Предназначалось оно для записи теми же знаками иностранных слов и для объяснения иноземцам египетских слов (фактически как примитивизация системы).
В принципе, Шампольон расшифровал именно эту, вспомогательную форму. Слоги
остались за кадром. Поэтому обычные египетские памятники читались как набор
согласных — алфавитный силлабарий, английская школа вставляла постоянно «Е»
между этими знаками, считавшимися согласными, — для огласовки, а в целом письмо
считалось семитским, — хотя для семитского письма вставляемая гласная должна
подразумеваться произвольной. Разрыв между реальным многообразием слогов и прямолинейными
схематизациями (существовало, например, «египетское» слово из 3-х букв 
— разной длительности и высоты) побудил переводчика и редактора статьи И. Гельба,
известного лингвиста А. Кондратова, писать: «Египетские же тексты, как это
на первый взгляд ни странно, и поныне... не прочтены!» [О-16]. Кстати, мысль
о существовании египетского алфавита наряду со слоговым письмом неоднократно
выражалась и А. Кондратовым в широкоизвестных его популярных книгах.
Силлабарий (греч. syllabe — слог) всего лишь греческое обозначение слогового письма, но поскольку впервые оно употребилось в теории.для обозначения системы семитского письма из 22 согласных + произвольная (подразумеваемая) гласная, в последующем изложении мы будем употреблять этот термин именно в таком узком смысле, оставив термин «слоговое письмо» для более совершенных полных систем.
Разновременность крахов этнокультур, разные внешние источники разрушения цивилизаций, переселения огромных человеческих потоков и смешения наций привели некогда стройную, может быть даже единую слоговую систему фиксации мысли, к полному хаосу языков, знаковых форм, их выражений и законов письма.
Вместе с тем, среди хаоса племен и народов, культов и верований, диалектов, наречий, массовых и мертвых языков сотен различных знаковых систем таинственным образом сохранялась преемственная связь, невидимая нить, соединяющая волшебный потаенный непереведенный смысл иероглифов Египта, нетленную силу исчезнувших промежуточных силлабических форм письма, тайны слоговых и буквенных рун и непонятную действенность устных заклятий.
Обычная алфавитная звуковая письменность отозвалась лишь внешней оболочкой, поверхностной этикеткой, транскрипцией — огласовкой, скрывающей сущность слова, прячущей ее независимо от языка и типа алфавита. Большинство же исследователей, включая И. Гельба и Т. Гамкрелидзе, продолжали считать движение к алфавитам развитием, а не деградацией.
Известный исследователь и знаток древних языков и эзотерических знаний В. Шмаков писал:
«Из поколения в поколение передавалась лишь буква, дух живой давно отлетел, и лишь отдельные искатели в тайниках сердца своего воссоздали отблеск величия Древнего знания. Перед человечеством лежит задача создать новый синтез, еще более великий, чем все бывшие ранее. Исполнение этого и есть миссия грядущих тысячелетий. Наша же задача должна сводиться к тому, чтобы приуготовлять это великое дело, не разрывая связи с прошлым.»
Освещению некоторых вех этого пути и посвящена нижеследующая часть нашей работы. Не следует считать, что она как-то противоречит такой большой науке, как этимология или мощному аппарату сравнительной лингвистики, кратко затронутому в первой части. Нет. Она является, как это было показано выше, их некоторым продолжением — введением в аппаратный механизм новых рычагов и срезов исследования. Пунктиром новой концептуальной базы.
Наша точка зрения, точка зрения Центра праславянской культуры, неоднократно высказывавшаяся в печати и других средствах массовой информации, тезисно может быть кратко выражена так:
1) Ближе всего из существующих индоевропейских языков к праязыку стоят все славянские языки, а из них (в целом) — русский и украинский языки, а в частных элементах — практически все славянские языки, особенно много элементов праязыка сохранилось в сербском, чешском, словацком, русинском, польском, болгарском. Ключевым вопросом в этой проблеме является соотношение русский язык — латынь. Имеются веские доказательства о производном характере значительной части словаря латинского языка из праславянской лексики.
Эти доказательства лежат как в плоскости современных языковых представлений индоевропеистики, так и вне сферы действующих законов лингвистики.
2) Существуют серьезные свидетельства того, что славян ская корневая и грамматическая системы имели письменную фиксацию еще на рубеже 2-го тысячелетия до новой эры. Письменность носила слоговый характер. Слоги трехконсонантные в детерминативе (СГС), совпадающие с определяющим знаком, и двухконсонантные (СГ) в составе производных слов вне прямого корневого смысла.
3) Анализ структуры германских языков, латыни, санскрита и др. показывает, что разительные совпадения между ними и славянскими языками определены славянской частью (слоем) лексики — фундаментом этих языков, а не наоборот.
4) Современный срез древне- и новоиндоевропейских языков в значительной степени отражает деформационные, миграцион ные, полимиксные и иные языковые процессы, однако полностью влияние этих факторов языкознанием функционально не выяв лено. Это задача ближайшего времени. Применение ряда общих законов для данных языков позволяет выявить функциональное влияние факторов и выйти на прочтение современных слоев лексики на праязыковой лингвистической основе.
Это лишь первые стежки для понимания того, что виделось крупнейшим лингвистам нашего времени Мейе, Потебне, Трубецкому, — раскрытие цельной общей системы языковых отношений. Вот что писал об этом Гюстав Гийом. [Т-3]
«Интуиция подсказывает: в кажущемся беспорядке языковых фактов скрыт таинственный и удивительный порядок, — это слово не мое, оно принадлежит великому Мейе: "Язык образует систему, где все взаимосвязано и подчинено плану удивительной строгости".
Понятно, что если система плохо построена, или недостаточно развита, или не составляет в целом единого акта интеграции составляющих ее форм, поиск формы, соответствующий её речевым заданиям на данный момент, займет больше времени и не достигнет такой степени соответствия и точности. При полном отсутствии системы, предназначенной для интеграции форм, содержащихся в языке, нахождение подходящей формы было бы не только трудным, но и невозможным, поскольку только в системе формы обладают собственным значением, определяющим их заранее для того или иного контекстного употребления, которое им предназначает речь.»
Об этом же таинственном прячущемся единстве писал и известный знаток древних языков Валерий Брюсов:
«Та общность начал, которая лежит в основе разнообразнейших и удаленнейших друг от друга культур "ранней древности": эгейской, египетской, вавилонской, этрусской, яфетидской, древнеиндусской, майской, и, может быть, тихоокеанской и культуры южноамериканских народов, не может быть вполне объяснена заимствованием одних народов у других, взаимными их влияниями и подражаниями. Должно искать в основе всех древнейших культур человечества некоторое единое влияние, которое одно может объяснить замечательные аналогии между ними. Египтяне, вавилоняне, эгейцы, эллины, римляне были нашими учителями, учителями современной цивилизации. Кто же был их учителями? Кого мы можем назвать ответственным именем "учителя учителей"?»
Приводя эту цитату Брюсова, известный наш палеоисторик и лингвист А. Кондратов в книге, посвященной колыбели европейской цивилизации — критской культуре, — «Когда молчат письмена», отвечает на этот вопрос о едином истоке так: Атлантида и атланты! Такого же мнения придерживался и сам В. Брюсов и многие другие ученые и писатели. Объяснять невероятное единство разновременных и разноименных цивилизаций древности существованием загадочной Атлантиды и оправдывающим разного рода иерархии термином «учителя», — стало настолько естественным и обладало столь убедительными аргументами, что не называлось иначе чем «традиция». Здесь виделась та общность черт, которая позволяла разным народам, вглядываясь в прошлое, радостно узнавать черты своей культуры, рассматривать историю древнейших цивилизаций как часть своей собственной истории, продлевая жизнь нации во тьму веков, укрепляя уверенность в будущем.
Оставалось, казалось бы, немного: найти эту загадочную прародину мыслящего человечества, привязать к ней вехи исторического развития и соединить фрагменты и осколки исчезнувших культур и этносов. Но время шло, а долгожданного подтверждения не находилось. Фрагменты оставались фрагментами, не сливаясь в общую цельную картину. Языковые теории противоречили друг другу, углубляясь в бесспорные частности, а верховодили в концептуальном арсенале языкознания либо политики с чуждыми науке целями, либо карьеристы-соглашатели, либо уж совсем безответственные авантюристы. Достижения корифеев забывались и выветривались, преемственность знания нарушалась, наступал хаос. Даже такие огромные пласты как Древнеримская, Древнегреческая и Древнеегипетская цивилизации продолжали существовать как бы независимо друг от друга, соприкасаясь лишь в отдельных точках или войнах.
Оказалось, что знаем мы, с одной стороны, очень многое. Многое донесли до нас из прежних времен знаки, символы и фигуры, начертанные нашими предками на камне или предметах материальной культуры.
Мы хорошо знаем, кто прислуживал богам во время олимпийских пирушек, и какой напиток разливался при этом по чашкам. Каждый из нас имеет возможность, посетив театр, узнать какие интриги и расколы между богами привели к гибели Трои — оплота нашей цивилизации в древнем мире, причем в разных интерпретациях. От пошловатой оперетки, до трагического накала знаменитой «Кассандры» Леси Украинки.
Многое донесли до нас и остатки древних манускриптов, пронесенные бережными человеческими руками сквозь пепелища храмов, трагедии нашествий и тяготы скитаний и переселений. Многое постиг и пытливый ум современных археологов, лингвистов, историков, позволяющий в найденной фигурке безошибочно отличить юного Аполлона от юного Эрота или курчавого Куроса, изощреннейшими методами восстанавливать картины прошлой жизни по глиняному черепку, и по форме амфоры определить время и место её изготовления.
Однако, знания эти распределены крайне неравномерно между народами, а на местах разграбленных цивилизаций свирепствуют пустыни. И только атлантическая идея — отыскать начало начал и непосредственно в источнике цивилизаций найти ключ и разгадку ко всем тайнам — согревает надежду ученых историков, лингвистов, археологов.
Мы придерживаемся иной точки зрения: основа этого единства начал — это праязык с его знаковой системой, связывавшей смысл, образ и звучание в триединый атрибут цельного мышления, позволявшего посредством языка строить ту цельную познавательную систему представлений о мире, о которой писали Гийом, Мейе и Потебня. Поэтому воссоздание этой системы в ее доалфавитной чистоте является задачей не только языкознания, но и всей культуры человечества, если оно пожелает развиваться дальше. Первые робкие штрихи к познанию этой системы и изложены в дальнейшем содержании книги.