Быстро растет интерес ко всему, что относится к русскому национальному самосознанию. Интерес этот многогранен, — от истово крестящихся мошенников, стремительно изучающих, как это правильно делается, — до слоя люмпен-интеллигентов, узнавших про себя как про наследников многотысячелетней культуры славян и тщательнейшим образом щупающих это наследство. Есть среди интересующихся и идеологические спецы, ищущие здесь, — как бы и чем можно было бы уязвить неистребимую славянскую душу. Есть и искренно желающие обретения правды, — для них эта статья.
Трагедия миллионов, оказавшихся оторванными от своих культурных корней, причины этих процессов еще ждут своих исследователей. Это трагедия не только нашей страны, ее переживают различные народы, загоняемые под пяту всемирной системы господства спекулянтов. Поэтому книга, которую мы сегодня представляем, — «Дело славистов. 30-е годы» интересна не только ожиданием получить ответ на вопрос: Почему ученые, занимавшиеся вопросами общеславянской культуры, славянской лингвистики были уничтожены, оказавшись среди «фашистов» и «заговорщиков с целью свержения власти», но и возможностью получить в области языкознания вехи и маяки в поисках идеологической базы для общеславянского самосознания.
Один из авторов книги — В. М. Алпатов уже стал известен благодаря блестящему аналитическому труду «История одного мифа» (М.: Наука, 1991, 240 с) — т. е. истории «учения Марра о языке» и повести о его разрушительном вкладе в языкознание, славистику и индоевропеистику, поэтому читатели вправе ожидали в вопросе о судьбе славистики не меньшей проницательности и фактологической честности.
Из всех «новопролетарских» наскоков на наследие русской национальной культуры после революции (литература — Авербах, театр — Мейерхольд, история — Н. Морозов, языкознание — Н. Марр и уйма других культурных поводырей «новой подлинно пролетарской культурной революции») нападение на культурные основы языкознания оказалось наиболее освещенным в литературе.
Задача, поставленная авторами (Ф. Д. Ашнин, В. М. Алпатов): «Сейчас главное — не глобальные и часто скоропалительные обобщения, а поиски и четкий анализ фактов», — эта задача оказалась авторами выполненной, В книге почти нет навязчивых сентенций о всеразрушающих «сталинских репрессиях», — традиционных домыслов о личном указующем персте вождя, — все факты приводятся непосредственно из следственных дел, да и структурно книга построена по следственной цепи дела славяноведов: аресты - допросы - приговоры - исповеди - документы.
Читатель с интересом узнает массу драматических подробностей и психологических приемов ломки личности, познакомится с подлинными биографическими данными знаменитой профессуры, образом их жизни и мышления, действительными обвинительными заключениями и апелляционными письмами.
Весь материал убедительно показывает, — не было у «русских фашистов» никакой антисоветской деятельности, более того, эти потомственные дворяне значительно больше были морально приспособлены к Советской власти, чем щедро вскормленные ею тогдашние и нынешние последыши. Не было и никакой Российской национальной партии, — дело целиком сфабриковано «усилиями набивших руку на подобных делах профессионалов из СПО ОГПУ» (с. 68). Доказано в книге это мастерски, фактологически грамотно, кратко и убедительно.
Секретно-политический отдел ОГПУ действительно «набил руку» на правдоподобной иммитации фальшивых политических партий и фабрикации платформ, — все помнят операцию «Трест» и другие ловушки, сочиненные тогдашними руководителями СПО — Бокием, Аграновым, в которые попадались такие зубры как супершпион Сидней Рейли, лидер эсеров Савинков и генерал Кутепов. В материалах дела славистов действительно чувствуется опыт и мастерство фабрикаторов. Вот выдержка из обвинительного заключения:
«В основу программных установок организации были положены идеи, выдвинутые лидером фашистского движения за границей — князем Н. С. Трубецким:
1. Примат нации над классом. Свержение диктатуры пролетариата и установление национального правительства.
2. Истинный национализм, а отсюда и борьба за сохранение самобытной культуры, нравов, быта и традиций русского народа.
3. Сохранение религии как силы, способствующей подъему русского национального духа. (Здесь в сочинении фабрикаторов из СПО ОГПУ очевидный прокол: ни один из сподвижников Н. Трубецкого, глубоко верующих православных людей, не назвал бы "православие" и "веру" — "религией". — Прим, авт.)
4. Превосходство «славянской расы», а отсюда — пропаганда исключительного исторического будущего славян как единого народа. (Еще один прокол. Ни в одном труде Н. Трубецкого, основоположника "евразийства", ни в трудах его соратников, нет ни одного слова о превосходстве славянской расы. Пункт явно скопирован у гитлеровцев. Для похожести на "фашизм". — Прим, авт.)»
Является ли эта программа фашистской? Безусловно. Четвертый пункт традиционен для фашизма любой формы: германского, японского, чеченского, еврейского, русского, итальянского или любого иного. Списано явно из немецких источников, поскольку ничего подобного ни во взглядах славяноведов, ни у князя Н. С. Трубецкого нет. Тогда зачем понадобилась эта иммитация фашистского заговора? Зачем вождям СПО ОГПУ — Кагану и Люшкову, понадобилось «изъять из науки большую группу высококлассных ученых и педагогов»? Зачем профессорам-славяноведам приписывалась подготовка к террористическим актам? Что это? Подавление в зародыше идейных корней и возможных основ нашего домашнего фашизма после прихода Гитлера к власти в Германии? Прямое указание сверху от вождя? Или просто сионистский антиславянский заговор ОГПУ?
Вот тут-то мы и подходим к главному вопросу. Здесь достоинство книги, — отсутствие «скоропалительных обобщений», — оборачивается серьезным недостатком, — за кадром остаются нерешенные важные вопросы, и доказательность книги теряет свою остроту. Возникают даже сомнения: а не остались ли вне внимания авторов факты, которые при проработке перечисленных выше версий неизбежно всплыли бы и дали ответ на главные вопросы? Поэтому нам вместе с читателями придется попытаться ответить на эти вопросы самостоятельно.
Во-первых. Не было во взглядах подследственных ничего фашистского. Например, Н. Н. Дурново «...не менее отрицательно относился и к фашизму, не говоря уже о той чудовищной форме, в какую он вылился в Германии». Да и о каком национал-фашизме может быть речь, если у «идейного вождя фашизма» Н. С. Трубецкого сущность его «евразийства» сводилась к культурной общности монголов, тюрок и славян на почве единства природных условий обитания?
Нет в идеях славистов и никакой подспудной опасности, которую можно было бы усмотреть для большевизма, сионизма, пангерманизма, пантюркизма. Примат нации над классом? Обычный буржуазный тезис. Критика современных форм государственности, монархизма, буржуазной демократии? Но при этом ни фашизм, ни коммунизм не рассматривались как альтернатива отжившему, ненавидимому Н. Трубецким, буржуазному миру. Не было во взглядах и идейных оснований для панславизма, — то есть не было подспудной пружины возможной расправы на националистической почве.
В деле подчеркивается, что «буржуазная славистика» (термин Н. Марра) — лишь ширма для прикрытия «подпольной деятельности» (с. 75). Таким образом, руководители СПО ОГПУ, обычно дающие «идейную установку» следователям, признали жидковатость сочиненной политической платформы на почве научных славистских и индоевропейских трудов обвиняемых и прибегли к поиску иных мотивов.
Во-вторых. Не проходит и версия об указующем персте лидера партии — в деле есть запрос в самые верхние этажи власти за разрешением на арест лица академического звания с обоснованием причин таковой необходимости.
Если бы дело сочинялось по прямому указанию Сталина, в таком запросе не было бы необходимости. Значит это инициатива НКВД. Следует иметь в виду, что по свидетельствам очевидцев в те годы ОГПУ (НКВД) под руководством Генриха Ягоды было яро настроено против «великого горца», а следователи ОГПУ, допрашивающие поступившего по доносу Осипа Мандельштама (по случаю пасквиля на вождя), сладострастно цитировали его пасквиль про «толстые как черви» пальцы узурпатора. И отпустили Осипа (по свидетельству М. Гинзбург). Так что версия о злобных антиславянских или антидворянских помыслах генсека, послуживших тайной пружиной «изъятия» элиты языковедов-индоевропеистов, представляется несостоятельной. Даже в более позднее время чаще всего инициатива конкретных дел принадлежала среднему звену НКВД. Вот как описана в книге чудом уцелевшего разведчика Д. Быстролетова роль сподвижника Г. Ягоды — Б. Бермана, в репрессиях в Белоруссии, когда он был там наркомом:
«В Минске это был сущий дьявол, вырвавшийся из преисподней, — он сразу поседел, ссутулился и высох. У меня дядя умер от рака печени, так вот, тогда Берман так же ежедневно менялся к худшему, как раковый больной. Он сам был раковой опухолью на теле Белоруссии... Борис расстрелял за неполный год работы более восьмидесяти тысяч человек. Он убил всех лучших коммунистов республики. Обезглавил советский аппарат. Истребил цвет национальной белорусской интеллигенции. Тщательно выискивал, находил, выдергивал и уничтожал всех мало-мальски выделявшихся умом или преданностью людей из трудового народа — стахановцев на заводах, председателей в колхозах, лучших бригадиров, писателей, ученых, художников. Воспитанные партией национальные кадры советских работников. Восемьдесят тысяч невинных жертв... Гора залитых кровью трупов.»
Третье. Версия славянофобского заговора сионистов. На первый взгляд список фамилий СПО НКВД, да и руководства НКВД в целом при Г. Ягоде, дают основания для подозрений в этом. Такие монстры, как Генрих Люшков, Б. Берман, Фринов-ский, Коган... В книге дважды подчеркивается, что среди арестованных не было лиц с «нерусскими фамилиями». Но наш читатель уже достаточно искушен, чтобы поддаться туманным намекам на цвет волос, кожи или комплект еврейских фамилий и отчеств.
Нужны более веские, логически обоснованные доводы, которыми можно было бы мотивировать фабрикацию дела славяноведов еврейской следственной частью ОГПУ. Как уже отмечалось, на самом деле не было ни фашистских мотивов у подследственных, ни даже следов проповеди национальной исключительности, чтобы можно было заподозрить следы национальной распри или националистической еврейской мотивации.
Может быть расправа была следствием антисемитского характера организации дворян, а национал-фашистская идеология была им приписана с целью скрыть подлинные мотивы погрома? Нет, не проходит и эта версия. НЕ БЫЛО у арестованных и следов антисемитских взглядов: «...я сочувствую попыткам любой национальности самоопределиться как нации, приветствую развитие всякой национальной культуры и языка во всей их самобытности, что не мешает мне сознавать себя русским и желать успеха и самобытного развития прежде всего для русской культуры и языка» (показания Н. Н. Дурново, с. 110).
Нет, подлинные истоки «дела» нам придется искать поглубже и, по-видимому, вне круга: следователи — арестованные. Искать нужно в руководящем слое НКВД. Был, правда, один «национальный» мотив. Он не играет важной роли. Среди арестованных есть национальная группа немецко-скандинавского происхождения, имевшая невинную переписку с родственниками за рубежом. Эти люди приписаны к «делу» и пострадали ради доказательности «связей» «фашистской партии» с «германскими фашистами». Следствие латалось по заранее сочиненной канве. По искусственному сценарию необходимых для фабрикации связей.
На наш взгляд, нужный ключ к разгадке дает основное обвинение «национал-фашистской русской партии» в террористической деятельности, а точнее, почти полное отсутствие фактов таковой. «Террористическая группа» была сформирована (сфабрикована) следователями из совсем другого кружка, — любителей старой архитектуры, которые даже не были знакомы со славяноведческой профессурой. Из четырех человек группы, никакого отношения к боевикам не имевших, лишь один Розенмейер Валериан Эдуардович, являясь офицером царской армии, мог в какой-то степени совершать огнестрельные действия. Остальные годились максимум лишь на «выяснение маршрутов передвижения руководящих лиц» как А. Григорьев или «доставку оружия» как А. Устинов, состоявший с 1902 по 1908 в партии эсеров, что при наличии двух охотничьих ружей вместе с билетом неотразимо должно было выглядеть как террористическое злоумышление.
При более подробном знакомстве Розенмейер Валериан Эдуардович оказывается рабочим-пропитчиком Электрокомбината, при посещении которого должен был быть убит В. М. Молотов — правая рука Сталина в кадровых вопросах. Единственное лицо террориста к единственному теракту. Невольно возникает мысль, а не явилась ли ни на что не пригодная группа любителей архитектуры материалом для лепки банды террористов лишь потому, что нужный следствию Розенмейер ходил только к этим любителям? А если так, то, учитывая, что под рукой следствия всегда был более подходящий материал, то Розенмейер становится ключевой фигурой, вокруг которой формировалось дело. Розенмейер был подобран органами как Освальд при убийстве Кеннеди, подобран как Николаев при убийстве Кирова, подобран в отделе кадров завода по определенной схеме, — схеме необходимых признаков: белый офицер, монархист, рабочий того завода, где потом убьют... И если принять эту схему, то убийство Молотова на Электрокомбинате готовил сам Секретно-политический отдел ОГПУ. И если последовательно подумать, то и убийство Кирова готовил по той же схеме и сценарию тот же Секретно-политический отдел. Тогда становится понятным, почему такая разница в датах между первым посещением Молотовым завода и арестом, проясняется и путаница в заводах, — отслеживалось несколько посещений.
Первоначальная ориентация следствия на монархический террористический заговор определила подбор именитых дворянских фамилий, определяемых контактами с князем Трубецким, который интересовал профессуру как автор идей прямо относящихся к их профессиональной деятельности, и лишь потом «заговор» приобрел оттенок «реакционной индоевропеистики» с германо-фашистским уклоном. А стрелять-то в Молотова готовился какой-нибудь профессионал из ОГПУ. Как и при убийстве Кирова, когда обморочный Николаев уже над телом Кирова выстрелил в потолок (или за него выстрелили, чтобы запачкать ствол). Как при убийстве Есенина, когда профессионал-левша убивал поэта кастетом из-за спины гостя, которому Есенин открыл как знакомому, а вешали потом труп, не сумев симмитировать запланированное вскрытие вен в ванной — в этот день не было горячей воды.
Характерно, что и в деле Кирова поначалу тоже был сочинен монархический заговор. Есть свидетельства, что первоначально после убийства по радио было объявлено, что раскрыт заговор белогвардейских террористов, преступники сознались и осуждены. Этот эпизод даже попал в известную повесть С. Антонова «Васька». Однако, в этом случае фабрикаторам из СПО НКВД пришлось срочно перестраиваться. Неожиданно и срочно приехав в Ленинград на место преступления, Сталин сразу указал, где надо искать преступников: троцкистско-зиновьевский блок, — и пришлось Г. Ягоде по ходу менять сценарий, убивать свидетелей, уничтожать причастных к делу своих сотрудников, сочинять боевые группы и идейные платформы террора. Драма усугубляется тем, что действительно существовала и была известна ОГПУ установка Троцкого на террор, переданная из-за рубежа. Драма усугубляется и тем, что ведущие руководители оппозиции признавали моральную ответственность за свое противостояние партии вплоть до терактов против руководства (и против Кирова), и негодяи из НКВД воспользовались этим и подтасовали моральную ответственность в уголовную. Облегчали задачу следователям и оппозиционные сподвижники Зиновьева, часто из чувства партийного долга признававшие вину после бесед с секретарем ЦК Н. Ежовым, занявшим место куратора органов вместо убитого Кирова, и следователи сочинили разветвленную сеть преступных ячеек. Однако, ввиду спешки, наследили подчиненные Ягоды и Люшкова гораздо больше, чем хотелось, — и чей-нибудь пытливый ум размотает скоро это сложнейшее преступление нашего века.
К чести авторов книги, они не упустили ключевой момент, дающий разгадку причин гибели славяноведческой профессуры. Они обращают внимание читателя на тот факт, что основной борец с заговорами и терактами против вождей, ветеран ВЧК -ОГПУ генерал Генрих Самойлович Люшков, сбежав из СССР к японским самураям, немедленно предложил, спланировал, возглавил и организовал при помощи японцев.... покушение (и не одно) на убийство И. В. Сталина (с. 190), приуроченное к вторжению японцев:
«Итак, было признано, что "Российской национальной партии" не существовало, никто не собирал оружия для восстания против советской власти и не готовил покушения на В. М. Молотова. Но жизнь полна неожиданных поворотов и сюрпризов. Сейчас выяснилось, что среди тех кто был причастен к делу, действительно существовал человек, нанесший значительный ущерб государственным интересам СССР и готовивший террористический акт против высшего руководства. Не раз в деле "Российская национальная партия" фигурирует имя заместителя начальника Секретно-политического отдела ОГПУ Генриха Самойловича Люшкова... После Агранова и Молчанова он был высшим по рангу из занимавшихся делом.
Затем он дальше продвигался вверх до 13 июня 1938, когда депутат Верховного Совета СССР, комиссар госбезопасности 3 ранга (генеральский чин НКВД), начальник управления НКВД по Дальневосточному краю, — это был никто иной как Г. С. Люшков, — пересек государственную границу и перешел из СССР в оккупированное японцами Маньчжоу-Го. Если принять изложенную в японской книге версию: то Г. С. Люшков выдал японской разведке все известные ему государственные секреты, а затем предложил план убийства Сталина, который был охотно принят» (с. 191).
Генерал госбезопасности Генрих Люшков выдал японцам не только государственные секреты, но и всю нашу разведывательную и агентурную сеть (которую знал по службе) в Манчжурии, т. е. в тылу готовящейся к совместному с Гитлером броску на СССР японской армии. Не только выдал, но и лично пытал их, удивляя видавших виды японцев своей жестокостью. И не один план убийства Сталина разработал Люшков для японцев, а несколько, приурочив их к датам начала вторжения самураев на Дальнем Востоке России. Есть данные, что отнюдь не «провокации» затевали японцы под Заозерной и Халхин-Голом, а полномасштабное вторжение, согласованное с немцами, приурочив к нему теракты Люшкова против главы государства с его устранением, в расчете на полный хаос в руководстве. Заслуживает восхищения тщательность работы японских журналистов, расследовавших вклад Г. Люшкова в сверхсекретные планы нападения японцев на СССР.
Вот вам и борец против террористов-языковедов, реакционных индоевропеистов, «национал-фашистов», врагов руководства СССР. Подлинный и злобный враг народа. Ключевая фигура, проясняющая многие драмы нашей истории в тридцатые годы, да и не только в тридцатые. Если проанализировать японскую литературу о Г. Люшкове, возникает образ коварного, злобствующего и трезвого врага, ненавидящего народ нашей страны.
Итак, появляется ясность с подлинными причинами изобилия террористических партий в тридцатые годы благодаря большой работе, проделанной авторами этой замечательной книги, написанной интереснее иного детектива.
Однако, особую остроту это дело о фабрикации русской национал-фашистской партии из цвета русской и славянской и индоевропейской культурной интеллигенции, не имевшей отношения ни к терроризму, ни к фашизму, ни к иным формам национал-фанатизма, приобретает именно сейчас, когда у нас принято совершенно дикое определение фашизма как «выступления против существующей власти», и в фашисты можно зачислять всех: от Спартака и Робин Гуда, до Джорджа Вашингтона в совокупности со всей Великой Французской Революцией, чем создан необыкновенный простор для новоиспеченных Г. Люшковых.
Политические провокации с подставными убийствами бессовестные негодяи организуют и теперь, с таким же оговором невинных жертв, выбиванием признаний и с такими же попытками выгородить подлинных бандитов и убийц. До сих пор Г. Люшков — фигура умолчания в наших «разоблачительных» потоках дезинформации, которые уводят общественное сознание от подлинных врагов народа. Их разоблачению, мы надеемся, книга «Дело славистов» также будет способствовать. Вот почему так важны детали, и вот почему мы сетуем на их нехватку и недостаточную полноту.
И последнее. В книге дан обильный материал для поиска и формирования идеологической платформы общеславянского национального движения. Сейчас национальные славянские движения ищут идейную базу в лингвистике, славистике и нашей «индоевропейской седине». И зачастую находят фальшивые суррогаты, заранее сочиненные новыми люшковыми, ложные ориентиры и тропинки в идейные пропасти, подставные организации, которые им подсовывают политические наследники тандема Генриха Ягоды и Генриха Люшкова.
Мы надеемся, что книга, излагающая точно идейную сущность «евразийства», фашизма, национал-уклонизма и содержащая анализ политической организации общества в различных социальных системах, может оказаться полезной широкому кругу читателей, интересующихся политическими и культурными вопросами славянского движения.